Николай Камбулов - Тринадцать осколков

— Смотрите, товарищ старший лейтенант! — кричит наблюдатель.

Мы видим, как по полю к нам движется что-то черное, с виду похожее на детскую коляску.

— Что это за гадость? — всматриваясь в диковину, шепчет Чупрахин. — Вот подлецы, придумают же!

Запорожец приказывает открыть, огонь из пулемета. Но коляска продолжает свое движение. Кое-кто из бойцов начинает отходить в глубь катакомб.

— Что за чудо? — вслух рассуждает старший лейтенант. — А вдруг адская машина?.. Надо уничтожить, не подпустить ее к выходу.

— Разрешите, — вдруг просит Мухин. Чупрахин удивленно смотрит на Алексея.

— Я не хочу быть тем сапером, который плохо ставил мины. Понял, Иван? И не волнуйся, — решительно говорит Мухин, вытаскивая из сумки гранаты.

— Я не волнуюсь, Алеша, но ты подумай лучше. Потом я — твой командир.

— Тогда приказывай, а не отговаривай, — повышает голос Алексей.

— Как фамилия? — спрашивает у него старший лейтенант.

— Мухин… Алексей Мухин…

— Молодец, иди, — разрешает Запорожец.

Предмет приближается медленно, но точно. Не слышно выстрелов. Даже ветер, до этого гулявший по степи, замер, притаившись где-то. Мухин, прижавшись к земле, почти незаметен из катакомб. Сейчас Алексею мог бы позавидовать любой пластун: виден только кусочек его стеганки. Вот он остановился. Потом медленно ползет вправо и скрывается в складках местности. Мы молчим. Коляска приближается. По тому, как она приминает траву, угадывается ее тяжесть, значит, начинена взрывчаткой. Алеша, не промахнись!..

Раздается взрыв. Дым столбом тянется к небу. Бьют немецкие пулеметы, рвутся мины. А Мухина не видно. Где же он?

…Мы собираемся уходить. Запорожец держит в руках фонарь. Он ничего нам не говорит, стоит, окруженный бойцами. Прошел час, а Мухина все нет. «Неужели вдвоем придется возвращаться», — не успеваю подумать я, как кто-то кричит:

— Товарищ старший лейтенант, жив, ползет!

Никита Петрович раздвигает руками стоящих на пути красноармейцев, бросается навстречу Мухину, уже поднявшемуся во весь рост.

— Алеша! — он обнимает Мухина и смеется, сначала тихо, а потом громче и громче. — Ха-ха-ха-ха-ха, какой ты сильный, Мухин… Храбрый ты мой человек… Теперь нам адские машины не страшны! Здорово ты подорвал эту диковинку…

Запорожец провожает нас до темной черты: здесь своды катакомб нависают низко, отсекая дневной свет. Старший лейтенант просит передать Кувалдину, что его бойцы сознают свое положение и будут оборонять вход до последней возможности. Он стоит на месте до тех пор, пока мы не скрываемся в темноте. Я оглядываюсь назад: Запорожец, подтянув на себе ремень, зачем-то взглянув на своды, повернувшись, шагает на свет, туда, где расположилась рота.

— У него полный порядок: и взводы сформированы, и наблюдатели есть. Тут фашисты не пройдут. Так и доложим Егору, — говорит Чупрахин.

При свете фонаря идти легче. Но все же не обходится без неприятностей: не заметили, как свернули вправо и оказались в глухом отсеке. Вспоминаем о схеме Шатрова: на ней обозначен отсек, о нем предупреждал нас Кувалдин. Приходится поворачивать назад.

— Ничего, — успокаивает Иван, — для нас, разведчиков, это на пользу: будем знать, что на этом пути есть «аппендицит». Без фонаря это — опасная ловушка, в темноте не каждый сообразит, как выбраться из нее.

Он предлагает обозначить отсек камнями.

— Человек в темноте идет ощупью: попадутся камни под ноги, отвернет, вспомнит, что тут ловушка, — поясняет Иван и первым приступает к работе. Мухин подсвечивает нам фонарем.

— Обосновываемся надолго, — замечаю я Чупрахину.

— Ты, Бурса, об этом не думай, — советует Иван. И, положив последний ракушечник, продолжает: — Я твердо убежден: о нас не забудут.

— На помощь Большой земли рассчитываешь?

— Да что там рассчитывать!.. Что мы, ребята из детского сада? Мы — гарнизон, боевой гарнизон! Продержимся до прихода наших. Алексей сегодня показал, на что он способен. За такой подвиг людей называют героями. Впрочем, Алеша, ты не задирай нос, фрицы могут придумать против нас еще не такую пугу. У них сейчас превосходство — они наверху.

Сделав несколько шагов, Чупрахин вдруг останавливается.

— Котел тоже висит над огнем, но, надо полагать, от этого ему не легче, — говорит Иван, поднимая фонарь вровень своих плеч. Фитилек дрогнул, колыхнулся и погас.

Минуту стоим не шелохнувшись. Темень невероятная.

— Что случилось? — спрашиваю у Чупрахина.

— Керосин кончился. Фонарь, выходит, вещь ненадежная, — отмечает Иван и предлагает держаться ближе друг к другу.

Идем ощупью, пригнувшись, чтобы не разбить головы о камни. Доложим сейчас Кувалдину о положении на западном секторе, и Егор отправит нас к Донцову, он предупреждал нас об этом. И так, наверное, еще долго будет продолжаться. Словно угадывая мои мысли, Чупрахин говорит:

— Ничего, ребята, мы же разведчики, сидеть на месте нам не положено. Изучим катакомбы, потом легче будет…

Выслушав наш доклад, Егор вручает нам скопированную схему катакомб. Кувалдину нужна информация от командиров рот. Ее можно получить только через связных, посыльных. А для этого надо людям рассказать, как передвигаться под землей, по каким маршрутам.

Мы уходим к Донцову. Мы — это Чупрахин, Мухин и я.

— Алеша, ниже голову…

— Меня в сон клонит, ребята.

— А ты пой что-нибудь, негромко. Помогает. Это я испытал на собственном опыте, когда еще на корабле служил, — советует Иван.

— Попробую…

Мухин поет тихо, вполголоса. А катакомбы бесконечны. И темнота не редеет…

Гитлеровцы пытались проникнуть в подземелье и на восточном секторе, но вскоре убедились, что это сделать невозможно: их встречал плотный огонь бойцов лейтенанта Донцова, непрерывно дежуривших у амбразур. Сегодня фашисты ведут себя так, как будто там, на поверхности, и вовсе их нет. Только изредка влетит под своды ручная граната, упадет на каменный пол, гулко разорвется, наполняя воздух свистом осколков, и снова наступает тишина, томительная, глухая.

На командном пункте полка тоже тихо. Он размещается в большом круглом зале, похожем на огромный опрокинутый колокол. Отсюда в разные стороны расходятся ходы сообщения со множеством галерей и отсеков, наполненных густой, непроглядной темнотой. Два ближайших отсека заняты под службы. В первом разместилось хозяйство Мухтарова: несколько повозок, восемь лошадей, две автомашины, кухня, тюки сена и продовольствие: говорят, всего мешок овсяной крупы, килограммов двадцать сухарей и две бочки пресной воды, расход которой строжайше запрещен. Все это собрано с невероятным трудом. Али перегородил отсек каменной стеной, поставил автоматчика. Пока питаемся тем, у кого что осталось от неприкосновенного запаса, полученного накануне последнего боя там, на поверхности.