Николай Камбулов - Тринадцать осколков

Она вздернула плечиками:

— Почему? Стоит только вам захотеть… Я знаю, кто вы!

— Кто?

Она поднялась, вытянула вперед руку:

— Хайль Гитлер! — И, резко повернувшись, направилась к двери.

— Постойте… Откуда вы знаете, кто я? — остановил ее фон Штейц.

— Полковник фон Штейц, личный порученец фюрера. Что, не правда? — Она по-мальчишески захлопала в ладоши, озорно подмигнула фон Штейцу. — Вот так!..

«Да ты чертенок, Марта, — подумал фон Штейц. — Боевая и красивая… немецкая девушка». Он показал на китель, висевший на спинке стула:

— Там сигареты… Курите?

Она обшарила все карманы.

— Здесь нет. Я принесу вам.

— Ищите лучше.

Она запустила руку во внутренний карман, попалась какая-то тоненькая книжечка, подала ее фон Штейцу.

— Вот, и больше ничего нет… Я принесу вам сигареты.

— Хорошо.

Когда Марта вернулась, фон Штейц рассматривал удостоверение личности советского майора, Кравцова Андрея Петровича.

— Что это? — спросила Марта.

Фон Штейц подал ей сигарету.

— В палате нельзя, — сказала она, вскидывая на него предупреждающий взгляд.

— Можно. — Фон Штейц щелкнул зажигалкой. Марта наклонилась к огненному лепестку. Губы у нее были очень молодые, нежные и, видимо, еще не целованные. Штейц взял ее руку, прикурил от ее сигареты, сказал, показывая на фотокарточку, приклеенную к удостоверению:

— Этот тип, Марта, мой должник. Он ранил меня. Это русский офицер, майор.

Она удивилась:

— Русский майор?! — И рассмеялась, искренне, по-детски: — Шутите, полковник…

Фон Штейц нахмурился. Да, он, фон Штейц, ранее так думал: «Красные… Разве они могут по-настоящему воевать?.. Но Сталинград… Мой бог, это же настоящий ад! Марта этого не знает. И хорошо, что не знает. И вообще здесь, в Германии, мало кто знает, разве лишь инвалиды…»

Он открыл коробочку с осколками.

— Вот они… От русской гранаты. Двенадцать штук. А этот, тринадцатый, отцовский. Надо умножить на сто. — Фон Штейц не знал, почему именно на сто, но он минувшей ночью поклялся именно в таком соотношении взять реванш и за себя и за отца, старого кайзеровского, отставного генерала. — Я увезу эти штучки на фронт и буду считать… За один — сто смертей. — Он смотрел на коробку прищуренными глазами, и в этом прищуре угадывалось что-то страшное, жутко-дикое.

Марта вздрогнула:

— Вам плохо?

— Нет, нет. — Он заставил себя улыбнуться, положил под подушку коробочку. — Марта, у меня есть к тебе просьба. Ты Потсдам хорошо знаешь?

— Знаю, господин полковник.

Он о чем-то подумал, со вздохом сказал:

— Меня зовут Эрхард… А знаешь сколько мне лет? Двадцать восемь… Эрхард — и никакого полковника. Поняла?

Она улыбнулась, улыбнулась потому, что знала, сколько ему лет и как его зовут. Еще в тот день, когда его внесли в операционную, когда она, ассистируя хирургу, бережно подавала инструментарий врачу, пригляделась к этому моложавому полковнику. Он ей понравился тем, что «оттуда», с самых берегов русской Волги, что не стонал, как другие раненые, и, наконец, тем, что любимчик Гитлера. Через час после операции она уже знала, кто он и сколько ему лет, и готова была все сделать для него: «Герой, герой… Любимец самого фюрера!» Когда-то она мечтала посмотреть на живого фюрера, вождя нации, но такой случай обходил Марту, фюрер ни разу не появился на окраине Потсдама, и было обидно и досадно… Но теперь она счастлива: перед нею любимец фюрера, разве такое каждой немецкой девушке доступно! Марта была взбалмошным созданием и сейчас, стоя навытяжку перед фон Штейцем, опасалась, как бы полковник не прогнал ее вон за лишнее слово, ненужную гримасу, жест.

— Что ты улыбаешься?

— Хайль Гитлер! — крикнула Марта.

— Хайль, — ответил фон Штейц. — Слушай, что я тебе скажу… Ты завтра поедешь в Потсдам… На Гейнештрассе, три — мой дом. Я хочу, чтобы именно ты поехала. У меня там мать, отец и жена, тоже Марта… На тебя, между прочим, похожа. — Фон Штейц врал: его Марта была очень полной и некрасивой, но он любил ее, а за что — сам не знал. — В дом не заходи, спроси соседей, как они там… Потом уж сообщу, чтобы приехали сюда. Поняла?

— Поняла, господин полковник…

— Эрхард, — поправил он Марту, беря ее руку.

«Господи, какое счастье!» — восторгалась Марта подвернувшейся возможностью навестить своих родных в Потсдаме. Машина мчалась с бешеной скоростью. Марта еще никогда не ездила в таком роскошном лимузине: ее лицо отражалось в каждой детальке. Водитель, угрюмый детина, с крупным лицом и огромными ручищами, лежащими на баранке, молчал. Марта уже дважды пыталась с ним поговорить: ей не терпелось поделиться с парнем своим мнением о фон Штейце. Но тот, посасывая сигарету, в ответ лишь покачивал головой да криво улыбался. «Фи, какой молчун!» — сердилась Марта и снова и Снова предавалась воображению, как она подъедет к своему домику, хлопнет дверцей и крикнет, чтобы все соседи услышали: «Вот и я, мамочка!» Она хотела, чтобы в это время была дома вся семья — мать, отец и братишка. О-о, как они обрадуются: приехала их Марточка, и все сразу и потом каждый порознь будут восторгаться тем, что идет ей военная форма, что она работает в центральном имперском госпитале, что присматривает за фон Штейцем, человеком, много раз встречавшимся с фюрером, полковником, который побывал там, в самом Сталинграде. Она все им расскажет, ни о чем не умолчит. О, не будь она Мартой, если не поведает о том, как ей понравился фон Штейц, и о том, что он красив и истинный ариец!.. Только настоящие немцы могут так терпеливо вести себя на операционном столе и с таким гневом и точностью подсчитывать, сколько он убьет русских за каждый осколок от гранаты большевистского майора Кравцова, хотя в душе она и не верила фон Штейцу, чтобы какой-то паршивый славянин мог всадить в ягодицы немцу сразу столько металла. Конечно же, полковник пошутил, и тем он еще выше поднялся в ее глазах. Но все же она об этом расскажет дома и внушит братишке Гансу, с кого следует брать пример, готовясь стать солдатом. А Ганс мечтает о военной карьере, ему уже шестнадцать, и он великолепно стреляет из пистолета, ввязывается в любую драку и бьет всегда своего противника в нос, чтобы пустить кровь…

В трех километрах от Потсдама водитель вдруг остановил машину и рявкнул так, что затрясся лимузин:

— Видишь, они опять бомбят город! — Молчун бросился в придорожный лес. Марта крикнула вдогонку:

— Идиот! — Она была поражена трусостью шофера и, чтобы пристыдить парня, осталась возле машины.

Самолеты бомбили с большой высоты. Их было очень много, она досчитала до ста и почему-то заплакала… Вокруг все сотрясалось… Дробно хлопали зенитные орудия, тяжело, с надсадным кряканьем рвались бомбы. Под ногами шаталась земля. А Марта все стояла, задрав голову, и ждала — вот-вот начнут падать самолеты врага; она ничуть не сомневалась, что нахалы не уйдут безнаказанно, что зенитчики пока приспосабливаются, еще несколько секунд — и они дадут жару этим варварам, посмевшим прилететь в самый центр Германии. Но самолеты не падали, да и трудно было заметить что-либо — серые облачка разрывов зенитных снарядов, огромные клубы пыли и гари смешались в беспросветную чудовищную темень. Темень эта вздыхала, гудела, грохотала дико и тоскливо…