Николай Камбулов - Тринадцать осколков

Внизу балки под коленями и локтями еще больше захлюпало. Рубахин грудью коснулся воды, хотел было свернуть в сторону, чтобы миновать лужицу, но не посмел, оглянулся. Она стояла подле с автоматом, перекинутым за спину. Он подумал, что она сама скажет, чтобы принял левее, где, вероятно, посуше. Но Сукуренко молчала. Рубахин присмотрелся, стараясь разглядеть ее лицо, выше приподнял голову, В синем свете луны блеснули ее глаза двумя светлячками. Она присела на корточки, толкнула в плечо, давая знать, чтобы он полз. Рубахина охватила злоба: она сидит сухонькая, а он, промокший, вдыхает запах лужи… Еще мгновение — и он вскочил бы на ноги, но тут увидел ее отражение в воде, изогнутое и расплывчатое, а рядом дрожали две звезды. Одна из них вдруг сорвалась, покатилась и исчезла в темной глубине земли.

— Обойдем, — прошептала Сукуренко и первая поползла в сторону так ловко и скоро, что Рубахин на минутку потерял ее из виду. Над головой что-то пропело. Яркий свет разорвавшегося снаряда выхватил из темноты большой кусок серой мокрой балки, и Рубахин на миг увидел лейтенанта, даже успел определить, что она лежит вниз лицом, поджав под себя руки. Гул прокатился и замер уже в темноте, густой, как деготь. Он подумал, что она убита и что теперь он может подняться на ноги и подойти к ней просто, не чувствуя под руками липкую, холодную землю. Но Рубахин не поднялся, безотчетно сильнее прижался к тухлой и мокрой траве, ползком заспешил к уже видневшемуся в лунном свете серому комочку…

— Марина… товарищ лейтенант, — робко затормошил Рубахин Сукуренко. Она тихонько засмеялась, все еще лежа вниз лицом.

— Испугался? — сказала она, приподнимая голову. Он обрадовался, что она жива, и глухо пробасил:

— Ангел… Шла бы ты в медсанроту.

— Выполняйте задание, — услышал в ответ Рубахин и, помедлив с минуту, нехотя пополз в направлении того места, где лежал Мальцев. Теперь он не злился на нее и даже не думал о ней. В душе возникла непонятная неловкость, неосознанная пустота. Странное состояние не прошло и тогда, когда Рубахин точно достиг кучи хвороста и когда Петя Мальцев, идя с ним рядом, хвалил его за умение ночью ориентироваться на местности — важное для разведчика качество.

В кошаре все уже спали. Рубахин, не раздеваясь, лег на свое место. Вскоре он почувствовал под собой что-то твердое, округлое. Пошарил рукой: фляга. В ней было немного водки. Он приложился, выпил. И тут только заметил, что Сукуренко смотрит на него, сидя в расстегнутой телогрейке возле чуть пригашенного фонаря. Он подошел к железной печке, подбросил дров, снял стеганку, начал сушить. Водка и тепло, идущее от печки, вскоре вернули его в обычное состояние — пустоты и душевной неловкости как не бывало.

— А я подумал, что вас убило, — сказал Рубахин, разглядывая свои крупные руки.

Она сняла фуфайку, подсела к печке.

— Я думала о другом: сейчас вскочит и побежит. Тогда заставлю повторить все снова.

— Ангел с виду, а внутрях черт.

— Это уж точно, — сказала она и, не стесняясь, сняла гимнастерку, осталась в одной белой майке, сильно обтягивающей груди. У Рубахина до предела расширились глаза, и он начал заикаться:

— Ког-г-да я вы-выпью — зверею…

— Снимите брюки, я просушу их. И сейчас же ложитесь спать.

— Как?.. При в-вас снимать?..

— Снимайте, я отвернусь.

— Вы п-палач.

Она приказала:

— Снимайте, и немедленно спать!

— Я ж мужчина! Вы убьете меня… если…

— И рука не дрогнет, — поспешила ответить Марина.

— Шутите, ангел… — Он поднялся. — Это же жизня, — задыхаясь, прошептал Рубахин. Он шагнул к ней, увидел гимнастерку с лейтенантскими погонами и сразу как-то охладел. — Родька в клетке!.. Гигиена! — тряхнул кудлатой головой и с разбегу бухнулся лицом в солому. Так и уснул. Проснулся в полночь. Фонарь еле светился. Подошел к Сукуренко. Она лежала, укрывшись с головой шинелью, виднелась одна рука, белая, с впадинками на суставах, как у ребенка. Рубахин долго смотрел на эту девичью руку, боясь пошевелиться. Потом он погасил фонарь, повесил брюки на полуостывшую печь и лег на свое место, шепча: «Боже, ты дурак. Зачем прислал такого ангела?..»

— Товарищ лейтенант, еще один поступил! Принимайте, — звал на улицу Петя Мальцев.

Новенький, с бритой головой и черный, как обожженное дерево, смотрел на Петю Мальцева сверху вниз, будто насмехался: какой ты крохотный, парень.

Мальцев с достоинством сказал:

— Сейчас я вас представлю командиру взвода, прошу без вольностей, докладывать по форме.

— Здравствуйте, — сказала Сукуренко, подавая новенькому руку. Солдат помедлил, потом вытянул вперед огромную руку-корягу, и маленькая ладонь Сукуренко утонула в закопченном черпаке. — Как ваша фамилия?

— Мир Амин-заде! — вытянулся новенький, слегка обнажая белые зубы. — Таджик я, отес до войны привез в Ялту, определил в школу поваров… Немес оторвал меня от котла, товарищ лейтенант… Биль в горах под Феодоси, мало-мало немес стрелял…

Сукуренко обошла вокруг великана и приказала:

— Ложись!.. Ползи по-пластунски!

Амин-заде повалился на мягкий ковер девственно зеленой травы, спросил:

— Куда ползти, товарищ лейтенант?

— Туда и обратно, — показала Сукуренко на насыпь железной дороги. Он полз, она шла рядом, потом опустилась и, опередив его, начала показывать, как надо правильно передвигаться по-пластунски. Амин-заде не отставал, но, когда возвратились к кошаре, был мокрый от пота. Они спустились в овраг, и она посмотрела, как он стреляет из автомата, бросает гранаты. Таджик оказался метким стрелком и гранатометчиком.

— Годишься, Амин-заде! — сказала Сукуренко. — А как со слухом, со зрением?

— Сапсем хорошо… Немес вижу далеко-далеко. — Он рассказал, как партизанил в горах и какой был у него хороший друг русский Алеша, который часто спускался в Ялту и делал в городе «большой неприятность для фашистов», и что русский Алеша однажды не возвратился с задания, и он, Мир Амин-заде, до сих пор не знает, что случилось с русским Алешей…

После обеда они вновь занимались, и Амин-заде удивлялся, почему командир взвода, с виду такой хрупкий — «сапсем-сапсем девчонка», — не устает, а у него нижнее белье хоть выжимай.

Рубахин, сощурив глаз, кивнул головой:

— Тебе повезло, парень. Лейтенанту ты понравишься.

— Почему так?

— Смирный ты, работаешь до седьмого пота. Только о мокрых штанах при ней не говори.

— Почему так?

— Снять прикажет.

— Смеешься?

— У-гу, — пропел Рубахин.

Вечером, когда гул боя немного утих, Амин-заде подсел к Мальцеву, читавшему возле огонька какую-то небольшую книжку. Петя почувствовал возле себя теплую глыбу новичка, продекламировал: