Николай Камбулов - Тринадцать осколков

Из блиндажа слышался голос Кравцова. Командир полка без конца кому-то приказывал, требовал и даже кого-то обругал. Вася ожидал: вот-вот Кравцов позвонит капитану Рубенову, поинтересуется, как там с Мариной, разобрались? Но в кравцовский блиндаж, ветхонький и низенький (прочные строить не к чему, завтра все равно придется переходить на другое место, туда, ближе к Сапун-горе), входили все новые и новые люди, и Василий понял: сейчас у Кравцова едва ли найдется время позвонить Рубенову.

Дробязко спустился к дороге, по которой шла небольшая колонна пленных гитлеровцев. Их конвоировал Петя Мальцев. Опрятно одетый, с посаженной на затылок пилоткой, он, увидев Дробязко, крикнул:

— Эй, служба, сделай милость, прими от меня этот товар! — Мальцев лихо потер ладонью рыжеватый хохолок, торчавший из-под пилотки, скомандовал: — Хенде хох!

Пленные остановились как вкопанные и разом подняли кверху грязные, корявые руки.

Петя захохотал:

— Образованные, сволочи! Полюбуйся, Вася.

— Ты что же, один их сопровождаешь? — спросил Дробязко и прикинул на глаз: фрицев пятьдесят будет. — Не боишься?

— Тю-у! — удивился Мальцев. — Они в шоковом состоянии, смирненькие. Принимай, Вася, а я побегу на передовую. Без меня Родька скучает. Он, этот Рубахин, получил хорошее образование в боях, но еще догляда требует, иногда лишнего «пропустит» и кричит: «Петруха, надо Рубенова свергнуть под корень. Это он нашего комвзвода отозвал со своего поста». Опасаюсь, как бы не сбежал в штаб полка к капитану Рубенову. Так что принимай этот товар, а я во взвод помчусь. Согласен?

— Не могу, не справлюсь, — пошутил Дробязко, в душе радуясь, что и Рубахин теперь с уважением относится к Сукуренко…

— Эх ты! — обиделся Мальцев. — Это же фрицы образца одна тысяча девятьсот сорок четвертого года. Соображаешь? — снова засмеялся Мальцев. — Мы их напугали до… — он не договорил, ткнул в грудь стволом автомата рослого гитлеровца: — Слушай, Вилли-били, отвесь раз по уху этому оберу, — показал он на рядом стоявшего офицера. Немец отчаянно заморгал белесыми ресницами, глупо улыбаясь и пожимая плечами.

— Говорю, свистни в ухо оберу! — крикнул Мальцев. — Ты ему вот сюда, — показал он рукой, куда надо «свистнуть». — Понял, зараза белобрысая! Сей минут покажи мне спектакль!

Пленный перестал улыбаться. Он повернулся к обер-лейтенанту, размахнулся, но не успел ударить, помешал Дробязко, вовремя задержав его руку. Мальцев аж посинел от злости:

— Ты же спектакль испортил! — набросился он на Дробязко. — Студентик ты пархатый! Жалеешь, фашиста жалеешь!

— Они — пленные.

— Может, им чаю-кофия подать или прикажешь мармеладом угостить? Поп ты, а не боец, пошел отсюда к чертовой матери! — И он, повернувшись к пленным, еще громче закричал, потрясая автоматом: — Я вам кофию покажу! Всю жизнь будете во сне видеть Петю Мальцева и деткам своим прикажете никогда не ходить на Петьку Мальцева войной, Шнель, и чтобы не оглядываться! Смотреть только в затылок своему соузнику… Топай, топай, фриц!..

Пленные громыхнули сапогами, и колонна, качаясь из стороны в сторону, поплыла по дороге. Мальцев, стоя на месте, подмигнул Дробязко:

— Вот так, служба, нонче они сами в плен ходят, без сопровождения, как в сказке. Видишь, не разбегаются, ровненько идут. Придут куда надо, — рассудил Мальцев и еще раз подмигнул Дробязко.

— Да-а, как в сказке, — ответил Дробязко, глядя на удаляющихся пленных. — Только, Петя, чтобы этой сказке сочиниться, потребовались битва под Москвой, сталинградский «котел», Курская дуга… Сказка родилась в тяжелых боях.

— Верно, Васек, верно, — согласился Мальцев и присел на лафет разбитого немецкого орудия. — Утихомирилось, вражище, — хлопнул он ладонью по исковерканному щиту. — Металлолом! Кончится война — перекуем на трактор, на мою Рязанщину отправим землю пахать.

Дробязко не терпелось спросить, как поживает во взводе Амин-заде. Он считал его основным виновником случившейся неприятности, хотя в душе поругивал и Сукуренко: «Новичка на такое дело брать! Мальцев тоже хорош, не мог подсказать, и подполковник согласился…» И самого себя он ругал. Но больше всего в душе разносил капитана Рубенова: «Принюхивался, ходил тут… Всем известно: дети за отца не в ответе. Вон когда Это было! Конечно, отец был враг, и правильно сделали, что поддали под зад коленом. Но она-то тут при чем! Пленный сбежал… Привели же одного, вязанками их не таскают».

В тон его мыслям отозвался Мальцев:

— Я этого Аминя стругал-стругал. Говорю, как же это ты сообразил? Разводит руками, плачет: «Пусть меня в штрафную посылают, командира не трогай, он не виноват». Не трогай… Вызвали… Шел бы ты, Вася, к нам во взвод. Аминь, он, этот заде, ничего парень, вроде бы нашенский. Но мы с тобой здорово сработались бы.

— Я говорил подполковнику, обещает отпустить…

Мальцев вновь начал «стругать» Амин-заде.

Дробязко остановил его:

— Хватит ругать — растерялся парень.

— Эх ты, служба, — махнул рукой Петя, — всех бы ты жалел. Сам же говоришь: Аминь, Аминь… Надо бежать во взвод. — Он вскочил, потер рыжеватый хохолок, бросил в сторону немецкой обороны: — Эх, и устроим же мы им спектакль на берегу Черного моря!

…Телефонные зуммеры утихли, в командирской землянке на какое-то время наступило затишье. Кравцов кликнул Дробязко:

— Василий Иванович, заходи. Чем мы с тобой можем подкрепиться?

Дробязко, устанавливая походный раскладной столик (он сам его сконструировал и сам сделал, чтобы командир мог по-человечески поесть), рассказал о спектакле Пети Мальцева, который научил фашистов без конвоя находить места сбора для пленных. Кравцов смеялся и спрашивал:

— Говоришь, ершистый, Петя Мальцев? Это хорошо. Мой земляк. — Подполковник ел с аппетитом, и Дробязко радовался в душе, что пища пришлась командиру по вкусу. Ординарцу нравилось в Кравцове все: и то, что командиру полка двадцать семь лет, и что он не женат и, несмотря на это, очень серьезен с девушками из медсанбата, и что крепок телом, и, самое главное — терпелив и обходителен с людьми, редко употребляет крепкое словцо, а уж на фронте без этого крепкого словца не обойтись — иной раз такое сотворится, что сам архиерей может взбелениться, и тут уж не да благозвучных слов…

«Интересно, знает ли он что о Марине, — пришла вдруг в голову Дробязко мысль. — Конечно не знает. Если бы знал, о-го-го! Давно бы нашел ей другое место в полку, взвод не доверили бы».

Кравцов убрал со стола, сложил столик, предложил Дробязко папиросу.

— Сегодня ночью наш полк выведут во второй эшелон. Будем готовиться к штурму Сапун-горы.

Штаб располагался в трех километрах от наблюдательного пункта в небольшом хуторке — его домики, покрытые красной черепицей, хорошо виднелись с сопки. Кравцов, загасив папиросу, обратился к Дробязко: