Николай Камбулов - Тринадцать осколков

— Пешочком пойдем или машину вызовем?

На дороге один за другим вспыхнули два темно-красных букета. Будоража дрожащую дымку, гул разрывов прокатился по всей долине.

Дробязко сказал:

— Пешком, товарищ подполковник.

Кравцов собрался было возразить, ему не хотелось терять времени, машина стояла под сопкой в капонире, но Дробязко с обидой бросил:

— Ординарец тоже с головой, пешком пойдем.

— Слушаюсь, — улыбнулся Кравцов.

Они шли молча. Когда пересекли низину и до хуторка осталось не больше ста метров, Дробязко таинственно произнес:

— Все ли вы, товарищ подполковник, знаете о лейтенанте Сукуренко, а? — В душе Василий не раз порывался рассказать командиру полка о том, что он вместе учился с Мариной и кто ее отец, но при одной мысли, что это может повредить Сукуренко, сдерживал себя, сдерживался и мучился тем, что такое утаивает от командира.

Кравцов даже вздрогнул. Он остановился: черные цыганские глаза ординарца были спокойны, и по ним нельзя было определить, что имеет в виду Дробязко.

— А что такое? — Кравцов торопливо достал папиросы, щелкнул зажигалкой.

— Капитан Рубенов всякое может наплесть на лейтенанта. Она — человек гвардейского духа, жаль, что осечка произошла с «языком»-то. Такое может быть с любым, сами знаете, какое трудное счастье у разведчика…

— Не волнуйся, Сукуренко в обиду не дадим, — сказал Кравцов и швырнул в воронку окурок.

— Ну, показывайте, показывайте, Петр Кузьмич, — сказал Акимов и жадным взором охватил местность. — Вижу, понимаю: это в миниатюре Сапун-гора… Ну что ж, докладывайте, докладывайте…

Идею создания «учебной Сапун-горы» выдвинул сам Акимов. Она родилась тогда, когда в его руках скопилось множество данных о строительстве генералом Енеке бетонной крепости. Акимов понимал, что подобный мощный оборонительный рубеж без специальной тренировки войск едва ли можно взять, тем более в такие сжатые сроки, какие установила Ставка, направляя его в Крым. Эти сроки пугали Акимова, и были моменты, когда, оставаясь наедине, он хватался за голову и с ужасом думал, что произойдет с ним, если войска не овладеют Севастополем в течение семи дней. Были и такие минуты, когда Акимову не терпелось подойти к прямому проводу и сказать Верховному Главнокомандующему: «Это очень маленький срок…» Но это было сверх его сил, сверх потому, что он сам понимал, что такую большую вражескую группировку опасно долго терпеть в тылу, рядом с еще точно не определившейся в своем нейтралитете недружелюбной Турцией, в то время когда части Советской Армии уже вступили в пределы Румынии; сверх сил потому, что, наконец, он просто боялся уронить себя в глазах Сталина и что знал, чем это может кончиться.

Акимов дни и ночи пропадал то в землянках среди солдат и офицеров, то в траншеях под огнем вражеских пулеметов и артиллерии — присматривался, вслушивался, спорил, советовался и требовал, изучал данные всех видов разведки — тактической, оперативной, стратегической.

Наступление велось довольно быстро. Враг, прикрываясь заслонами, явно стремился как можно больше сберечь войск и боеспособными расположить их на крутых каменистых скатах Сапун-горы, густо нашпигованной различными фортификационными сооружениями. Замысел немцев был предельно ясен и понятен. Именно эта ясность подстегивала Акимова на ходу, в боях готовить войска для решающего штурма. Он устал, и ему хотелось отдохнуть без тревожных мыслей о том, уложатся ли войска в отведенное время для взятия Севастополя и взовьется ли девятого мая над городом Красное знамя, или там еще в тот день будет держать в страхе и местное население и свою армию этот старый немецкий фортификатор генерал Енеке.

Очень хотелось человеческого отдыха. И когда он наконец пришел к идее создания на подходящей местности учебной Сапун-горы, чтобы заранее потренировать часть войск в штурме созданных укреплений, когда его идея (она, конечно, не была абсолютно его, она лепилась из многих предложений и советов) воплотилась в практическое дело, теперь стало будто бы легче: «Оказывается, в Крым пришла весна!» — подумал Акимов, заметив в долине буйное цветение садов. Сады тянулись на десятки километров, и было такое впечатление, что огромная впадина до краев заполнена кипящим молоком.

— Показывайте, Петр Кузьмич, — повторил Акимов, освободившись от воспоминаний. Кашеваров, очертив широким взмахом рук самый высокий участок горы, сказал:

— Вот здесь… Конечно, нам не удалось полностью воссоздать подлинную картину Сапун-горы с ее укреплениями, но кое-что построили…

— И дзоты?

— Да.

— И траншеи?

— Есть и то и другое, товарищ Акимов.

— Пойдемте…

Они долго поднимались на каменистую, усеянную серыми валунами высоту, осматривая террасы и укрепления. Акимов искренне радовался, что саперам и инженерам удалось за короткое время так хорошо оборудовать учебное поле. Кашеваров, идя вслед за Акимовым и видя, как тот легко, без особых усилий преодолевает подъемы и спуски, восхищался: «За шестьдесят перевалило, а крепок еще старик, не уступает мне, сорокалетнему».

Однако крутой подъем и многочисленные спуски то в траншеи, то в гнезда, обозначавшие долговременные огневые точки, заметно утомили Акимова. Уже на самой вершине он шутливо сказал:

— Петр Кузьмич, прикажи устроить привал, — и сел на поросший сухим мхом выступ скалы, кладя на колени фуражку. Его редкие седые волосы были мокры, по красноватому, гладко выбритому лицу сбегали к подбородку ручейки пота. Он вытер лицо и волосы клетчатым платком. — А что вы думаете, годы, Петр Кузьмич, годы, — словно оправдываясь, сказал он и тут же возразил: — Никаких скидок на годы: военный — значит, двужильный, — он рассмеялся раскатистым смехом, потом вдруг стал серьезно-сосредоточенным: — Вообрази себе, Петр Кузьмич, что ты генерал Енеке… Очень уж мудр этот немец в фортификации… Так вот, вообрази себя на его месте и прикинь в уме, глядя на эти кручи, с какого направления можно предположить наибольший нажим со стороны наступающих войск. Можно попользоваться и картой района Сапун-горы, — посоветовал он и сам первый открыл планшет и надолго замолк.

Воображение острое, отточенное долгими годами, прожитыми среди войск, на учениях и маневрах, в боях, под огнем, в атаках, быстро воссоздало картину штурма… Гигантский каменистый вал Сапун-горы полностью объят пламенем неумолчных разрывов. Бьют «катюши», грохочет артиллерия, густо бомбят самолеты. Исчез гребень горы, исчезли скаты, уже не видно и неба. Одно пламя, нет, не пламя, а клокочущее море огня и черная вихрастая стена дыма, поднявшаяся далеко за поднебесье. Подступиться можно только слева и справа, со стороны флангов, окантованных тихим, спокойным морем.