Николай Камбулов - Тринадцать осколков

Шла последняя, генеральная атака. Кашеварову хотелось быть в центре событий, лично посмотреть на работу тех, кому суждено непосредственно штурмовать укрепления Сапун-горы, — на солдат, взводных и ротных командиров. Он находился в окопе и ждал сигнала атаки. В воздухе висел белый круг инверсии от пролетавшего самолета. След, казалось, дрожал, очень медленно, еле заметно сползал в сторону моря. В горах наступила такая тишина, такое безмолвие, что Кашеваров уловил писклявый говор какой-то пичужки, жужжание шмеля, глухие и тревожные вздохи оседавших камней. Потом, едва он успел прижаться к крутости окопа, впереди что-то надломилось, грохнуло и тяжело, с громовым надрывом зарычало, будто тысячи тяжелых молотов разом принялись стучать по скалам, железу и земле.

Стучали долго и муторно: бум, бум-бум-бум, бу-бу-бу… Затем он услышал, как ослабло это «бум-бум» и «бу-бу-бу», но ослабло для того, чтобы уступить место звукам реактивных минометов, «катюш»… Полуоглохший и уставший, он подумал: «Вот это похоже на бой, это то, что нужно для тренировок» — и поднялся, вылез из окопа.

— А-а-а! — голосили горы. И люди, и огонь — все, что могло передвигаться, поползло все выше и выше — туда, где смрадное облако гари и дыма кудрявилось в отсветах разрывов.

Подниматься было трудно, но Кашеваров упорствовал: снял плащ и теперь в генеральском кителе бросался каждому в глаза. Его обгоняли, а ему не хотелось отставать.

— Давай, давай, товарищи, быстрее, быстрее, ребятушки! В темпе главная сила атакующих, — шептал он, стараясь ободрить не столько бегущих мимо, сколько себя, чтобы почувствовать тот заряд энергии и воодушевления, который испытывают люди в атакующей врага лавине, и ему удалось это: крутизна делалась будто положе, и ноги брали новые метры подъема.

Где-то — видимо, при подходе к последней террасе, ибо артиллерия уже умолкла, — кружились лишь штурмовики, сбрасывая на позиции пригоршни мелких бомб. Кашеваров посмотрел в бинокль и увидел впереди себя, в цепи солдат, залегшей для очередного броска вперед, стоявшего на коленях подполковника Кравцова. Он узнал его сразу, обрадовался, потом нахмурился: «Куда тебя занесло, братец, в самое пекло». Он долго возмущался, пока не возвратился посланный за Кравцовым адъютант.

— Посмотри-ка, командир полка, вот с моего места, отсюда виднее. — Кашеваров нахмурился. Кравцов понял, что не для этого позвал его, но повиновался, поднес к глазам бинокль. Передовые цепи вздрогнули, колыхнулись: подразделения поднялись, чтобы, завершить последнюю атаку. Кравцов отчетливо видел, как отделились, вырвались вперед трое бойцов. Двух он узнал, вернее, догадался, что это лейтенант Сукуренко и ординарец Дробязко. Третий, издали похожий на черный валун, катился непостижимо быстро, прыгая через окопы и камни. И этого солдата узнал и обрадовался: «Да, новенький, Мир Амин-заде! Похвально, похвально».

— Надо установить, кто эти молодцы, — сказал Кашеваров. — Оформите их к награде. Смелые люди.

Они поднялись на плато, к месту, где намечено произвести разбор генеральной репетиции. Здесь уже не было войск, их отвели заранее намеченными маршрутами к подножию горы. Догорая, тлела подожженная снарядами бревенчатая хатенка, еще дымились воронки. В наступившей тишине слышно было, как где-то неподалеку рвались, глухо хлопая, патроны, как пели в воздухе бомбардировщики над горами, истребители. Оттуда где угадывалась Сапун-гора, время от времени доносились тяжелые вздохи крупнокалиберной артиллерии. Вслушиваясь в этот знакомый говор, Кашеваров пытался в уме сравнить прошедшие учения с предстоящим штурмом немецких укреплений. Он знал, что эти вещи несравнимы, но в чем-то чувствовал и их сходство, какие-то одинаковые закономерности, трудности. Сходство еще не было ясно, но он совместно с командирами частей на разборе найдет его, обнажит, подчеркнет и возьмет в основу своих требований, приказа на штурм Сапун-горы…

Давала о себе знать усталость, и, может быть, ноющая тяжесть в плечах и коленях вернула его к намерению строго спросить с Кравцова. «Молодой, горячий… Вот и вынесло его в самое пекло. Своего места не знает, — рассуждал Кашеваров, намечая, что он, опытный генерал, обязан сказать этому белобрысому, с задиристой мордашкой подполковнику, сказать, чтобы впредь он знал свое место в бою. — Это не суворовские времена — гикнул, крикнул — и пошли, солдатушки, вперед. Нынче бой надо видеть в комплексе возможностей и артиллерии, и авиации, и танков, и пехоты… Нынче гикнуть можно только с командного пункта».

— Как же это вы, подполковник, угодили в самый кратер атак? — сказал Кашеваров, беря у адъютанта термос с чаем. — Разве здесь место наблюдательному пункту командира полка?.. Садитесь и наливайте себе чаю, — показал комдив на пустую кружку.

Кравцов отпил глоток, посмотрел на адъютанта и заулыбался.

— Ты мне, братец, не смейся, а отвечай на вопрос. Или ты, глядючи на меня, полез в боевые порядки рот и взводов… Я — это другое дело. У меня своя задумка.

— Очень хотелось посмотреть на солдат вблизи самому, как говорится, «попробовать на зуб» всю тяжесть штурма, труд тех, кто непосредственно будет подрывать дзоты и доты… Я так думаю, товарищ генерал, очень нужно знать командиру боевые возможности своих подчиненных. Или я не прав?

— Ты пей чай, — подумав о чем-то, заметил Кашеваров. — Мудрец… Ха, не прав! Попробуй у меня быть неправым, взыщу на всю катушку данной мне властью. У меня эта власть большая. — Он поднялся, прихрамывая прошелся, сказал адъютанту: — Сергеев, как ты думаешь: прав Кравцов?

— Прав, товарищ генерал. Вы же сами вчера примерно так говорили.

— Разве говорил? Что-то не помню.

— Как же, вот ваши слова: «Штурм будет тяжелым, и эту тяжесть каждый обязан «попробовать на зуб», — процитировал лейтенант.

— Значит, говорил! — воскликнул Кашеваров и погрозил пальцем Кравцову: — Но этого, чур, не делать в бою! — Погрозил без тени строгости, так просто, как отец доброму сыну.

— Все, Александр Федорович! Тренировки позади. Через два дня занимаем исходные позиции. Даешь Сапун-гору! — войдя в помещение штаба, сказал Кравцов. Он бросил на стол полевую сумку и грохнулся на стоявшую у стены деревянную раскладушку. — Отмучились, Саня! Теперь — в бой.

Бугров, занятый какими-то документами, вскинул на Кравцова взгляд.

— А что, это же сущий ад, а не учения. В саперной бригаде пятнадцать человек раненых… Мой Василий Иванович поднял бунт: отправляй его во взвод разведки — и никаких гвоздей, говорит: первым хочу быть в Севастополе. А потом ни минуты покоя — то туда, то сюда, то одно совещание, то другое. Нет, в бою меньше нервотрепки. Благо хоть комдив добрый — отвел нам целых двое суток на отдых. Вот сейчас усну, — он посмотрел на часы, — и не поднимать меня до завтрашнего утра, решайте все дела с замполитом. — Кравцов разделся, лег, повернувшись лицом к стенке. — Счастливо трудиться.