Амаяк Сирас - Арарат

— Все равно не открою, пока не назовете себя!

Из-за двери донесся слабый голос: «Ашхен…»

Это был голос Тартаренца! «Неужели его уже выписали из госпиталя?» — подумала она с неясной тревогой в душе. Ашхен накинула на себя платье.

— Ашхен… — снова окликнул из-за двери Тартаренц на этот раз уже заметно встревоженным голосом.

Выйдя в коридор, Ашхен открыла дверь. Тартаренц быстро вошел. Ашхен повернула выключатель и внимательным взглядом окинула его. Шинель на нем была изрядно потрепана. Топая сапогами, он сделал несколько шагов и остановился. Пилотка сползла назад, он, видно, давно не брился, левый глаз припух. По его нерешительным движениям она поняла, что он чем-то сильно озабочен. Когда Тартаренц, сделав над собой усилие, обнял ее, она с трудом сдержала желание оттолкнуть его.

Он, по-видимому, заранее обдумал, как себя вести: тяжело вздохнув, он притянул ее к себе и прижал ее голову к груди.

— Эх, бессердечная, не понимаешь, что тоска по тебе убивает меня! — пробормотал он, целуя Ашхен в губы и чувствуя, что она не отвечает ему.

Проснулся Тиграник. Тартаренц кинулся к сыну, взял его на руки и начал целовать, нашептывая какие-то ласковые слова. Все еще ошеломленная, Ашхен подошла к нему и спросила:

— Уже вылечился?

— Да, Ашхен-джан, хотел уже здоровым приехать к тебе, я взял отпуск.

— Да?

Это было произнесено с таким недоверием, что Тартаренц обиженно пробормотал:

— Что это, ты как будто не рада мне?

— Не говори глупостей, конечно, рада. Что бы тебе дать поесть?

Тревога Тартаренца как будто улеглась.

— Что же там привередничать? Давай что есть! Думаешь, я не знаю, что сейчас не легко все достается?

Накормив мужа, Ашхен подошла к сидевшему на коленях отца Тигранику, чтобы одеть его.

— Зачем берешь ребенка? — удивился Тартаренц.

— Хочу отвести к Седе. Ты же уйдешь из дому?

— Нет, моя бесценная, я хочу побыть с Тиграником, я так соскучился о нем. А ты возвращайся домой поскорее.

— На сколько дней тебе дали отпуск?

— Ого, уже надоел? Приходи вечером, поговорим.

Ашхен с тревогой в душе ушла в госпиталь.

…Проводив Унана до санбата, Тартаренц сам явился к военврачу. Осмотр показал, что осколок снаряда рикошетом слегка задел правое плечо.

— Ну ладно, нечего стонать! — пристыдила Тартаренца сестра, перевязывавшая ему рану. — Погляди кругом: другие ранены посерьезнее и то не хнычут так…

В санитарном поезде, перебрасывавшем раненых в тыл, каким-то образом оказался и Тартаренц. Он старательно избегал встреч с Унаном. В Тбилиси Тартаренца приняли в один из госпиталей и через несколько дней, как выздоровевшего, выписали, оформив документы для возвращения на фронт. Отстав от группы направлявшихся на фронт бойцов, Тартаренц пробрался в поезд Тбилиси — Ереван. Он надеялся, что Ашхен смягчится при виде раненого мужа-фронтовика и достанет ему какие-нибудь документы, которые избавили бы его от возвращения в полк.

Прием, оказанный ему Ашхен, расхолодил его и вызвал сильное раздражение. И он стал обдумывать, какой бы найти выход.

К вечеру вернулась Ашхен, так и не успевшая принять какое-нибудь решение. Она наскоро приготовила обед, прибрала комнату и раньше времени уложила Тиграника спать. Затем она принялась стирать и штопать. Она невольно обратила внимание на то, что, прежде чем отдать ей гимнастерку, Тартаренц украдкой вынул из кармана какие-то бумаги и переложил их в карман домашней куртки.

Ашхен заговорила с ним о его последнем письме.

— Получила твое письмо. Ты писал о своих подвигах…

— Ну и что же? Кто их ценит? — безнадежно покачал головой Тартаренц.

— Подвиги, совершенные на фронте, всегда отмечаются.

— Эх, Ашхен, не всегда так бывает!

Эти уклончивые ответы вызывали в Ашхен все бо́льшую тревогу. Она долго возилась на кухне, очень устала и, вернувшись в комнату, прилегла на постель. По дыханию мужа она почувствовала, что он не спит. Но о чем ей было говорить с ним? Она догадывалась, что Тартаренц не сказал ей самого главного, что он старается отвлечь ее от расспросов.

Ашхен никому из знакомых не сказала о приезде Тартаренца. Весь следующий день ей нездоровилось, и она раньше обычного вернулась домой из госпиталя. Она видела, что Тартаренц избегает смотреть ей в глаза. Ашхен решила положить конец неопределенности.

— Уже второй день, — начала она, — как ты в городе и ни разу не вышел из дому. Таким легко раненным, как ты, обычно или вовсе не дают отпуск, или, в лучшем случае, дают на два-три дня. Тебе же надо завтра оформить свои документы. Нужно явиться хотя бы для того, чтобы получить паек на дорогу…

Тартаренц почувствовал, что наступила решительная минута, и жалобно взглянул на Ашхен.

— Ашхен-джан, ты захотела, чтобы я пошел на фронт, и я пошел, не правда ли?.. Пойми, ведь я болен!.. Сделай так, чтоб меня приняли в госпиталь… Ведь тебя там любят и ценят…

— Ах, вот что… — с горечью произнесла Ашхен. — Значит… — она страшилась произнести слово, которое вертелось у нее на языке: «Значит, ты дезертир?!»

Всеми силами стараясь сохранить спокойствие, она спросила:

— Покажи, какие у тебя документы?

— Ты считаешь меня настолько чужим, что веришь только документам?

— Ты же хочешь, чтобы тебя снова приняли в госпиталь, а для этого нужны документы. Да и вообще, куда б ты ни пошел, от тебя потребуют документы.

— Возьми, Ашхен-джан, посмотри, сам я ничего в этих бумажках не понимаю, — смиренно согласился Тартаренц.

Ашхен взяла из его рук документы, взглянула на них и бросила такой уничтожающий взгляд на Тартаренца, что он невольно вздрогнул.

— Да, оправдались самые худшие мои опасения… — с горечью сказала Ашхен. — Я тебя проводила на фронт с верой и любовью, простив тебе все, а ты… жалкий дезертир!

— Как ты так выражаешься?!

— Я вижу по этим документам, что ты уже должен находиться в части. Что же ты делаешь здесь? Прикидываешься больным… хочешь, чтобы тебя снова приняли в госпиталь?! Ах ты, ничтожество!

— Почему ты оскорбляешь меня, Ашхен-джан? Ведь я отец твоего ребенка!..

— Я не оскорбляю, а возмущаюсь! Ну, идем… — после недолгого молчания резко и повелительно сказала Ашхен.

— Куда? — испугался Тартаренц.

— В военкомат.

— Что ты! К чему это?

— Хватит! По глупости и доверчивости я два дня фактически скрывала дезертира… Понимаешь ты или нет?! Выходит, я твоя пособница.

— Да что там… Сердца у тебя, что ли, нет? Что же я должен был уехать, не повидав тебя?

— Написал бы — я приехала бы повидаться с тобой!

— Ашхен, душа моя, успокойся же, брось ты этот прокурорский тон, — умолял ее Тартаренц. — Ведь я у тебя совета спрашиваю, — при чем тут дезертирство? Если уж ты употребляешь это слово, что же скажут другие?!. Сегодня же, сейчас же выеду на фронт, лишь бы ты…