Николай Круговых - Дорога в мужество

— Кое-что до меня доходит. Но… даже я не могу довольствоваться кое-чем, вам же надлежит знать о своих подчиненных все. И не таить в себе. С рук долой — на душе спокойней. Другие знают больше вашего. И сиг-на-ли-зи-ру-ют…

«И всегда вот так, — думал Бондаревич, возвращаясь в расчет. — Всегда уходишь от него с чувством, будто натворил черт знает чего и совесть у тебя нечиста…»

Тюрин в это время уже был у комбата. Вышагивая взад-вперед по землянке, горячо доказывал Мещерякову:

— Если вы опасаетесь переходить на новый метод сразу, мы можем работать синхронно. Мой эксперимент в четвертом убедил меня, что при хорошей организации — это я беру на себя — мы вскоре добьемся поразительных результатов. Подумать только: каждый солдат батареи — мастер зенитного огня!

— Попробуем, — спокойно сказал Мещеряков. — И знаете, давайте пока не будем об этом трубить. Просто попробуем.

Вернувшись в землянку, Тюрин сбросил обмундирование и сапоги, постоял босиком, с удовольствием ощущая голыми ступнями прохладу пола, и решительно снял телефонную трубку:

— Соедините с «Изумрудом». «Изумруд»? Дайте «Вулкан». Косинцева, пожалуйста. Олежка, ты? Здорово, верста коломенская! Почему долго не являюсь? Чудак… Это ведь вы кузнечики — прыг-скок, а мы — скорее пресмыкающиеся: немножечко по земле, а больше — в ней, матушке. Слушай, Олег, дело есть. Приезжай через недельку… Чего? Само собой, как же без этого? Но найду кое-что и поважнее. Матерьяльчик тебе дам для твоей знаменитой газеты. И себя прославишь, и лучшего друга поднимешь на высоту. То-то!.. Нет, нет — дело стоящее. Может быть, даже почин, да, да — патриотический, и эдак с размахом на всю армию. Да перестань ты ржать наконец. Конкретно? Полная взаимозаменяемость номеров на орудиях и приборах. Соображай! Как с черноглазкой? В шляпе? Молодчина! Да не-ет, у меня шеф не тот. Ладно, всего! Ко мне поторопись, а то перехватят. Знаем вашего брата. Адью!

Сергей протер стекла монокуляра мягкой упругой кисточкой еще раз, как того требовала инструкция, белоснежной фланелью, и опять делать стало нечего. Старший стереоскопист Володя Соловьев листал какую-то книжицу, Марь-Иванна вышивала платочек. Скучища…

В четвертом расчете, судя по всему, готовились чистить ствол орудия. Распоясанный Чуркин заталкивал в него пятиметровый шест. Лешка-грек, Асланбеков и Суржиков поспешно стаскивали гимнастерки, лоснящиеся от смазки, а его, Сергея, гимнастерка теперь чистенькая, с белоснежным подворотничком, он теперь, как говорит Марь-Иванна, батарейный интеллигент.

Интеллигент, ничего не скажешь…

На четвертом Чуркин потянул высоко, на одной ноте:

— И-и-и…

— Р-раз! — оборвал расчет, отдавая шесту всю силу мускулов.

— И-и-и…

— Два.

Даже отсюда видно, как бугрятся тугие мышцы на широкой спине Суржикова. Туда бы, к ним… Вот это — работа!

— Сколько волка ни корми… Так, что ли? — сказал Соловьев. — Дай тряпочку.

Сергей протянул ему фланель.

— Куда же матушка Марья подевалась?

— Ушла к старшине. — Соловьев глядел на него неприветливо. — По-моему, Сергей, это подло — ни за что ни про что обижать хорошего человека. Она о нами как наседка с цыплятами, а ты… И потом ведь она — командир…

— Командир… Ей бы в детском саду сопливчиков тетешкать.

— Чудак! По-моему, даже лучше, что командир — женщина. Матом не кроет.

— Разве что.

Замолчали. Возвращалась Марь-Иванна.

— Сережа, лейтенант вызывает.

«Там — Сергунек, тут — Сережа. Везет мне на добрых людей».

Тюрин лежал на кровати, курил, пуская в потолок колечки дыма.

— Почерк хороший?

— Люди хвалили.

— Перепишите расписание. Разборчиво, броско, чтоб — ажур!

Сергей, с трудом разбираясь в черновике, скрипел порой и думал: «Как много надо успеть огневикам за одну неделю! Изучить обязанности при стрельбе с ПУАЗО, отработать ведение огня по штурмовой авиации, по танкам, парашютдесанту, даже по осветительным авиабомбам. Это тебе не какое-нибудь: «Поймать цель!» Тут требуется поразить цель! Вот это — дело!»

— Кравцов, что это вы все пропадаете на пушке? Изучаете, что ли?

— Так точно. Мне комбат разрешил.

— Гм… А цель?

— Сдам экзамен на «отлично», и вы переведете меня на орудие.

— Силен, бродяга! — засмеялся Тюрин. — Чем же плохо быть дальномерщиком? Грому хочется? Ну что ж, старайтесь, возможно, и переведем.

Дробно простучали каблуки по ступенькам. Дверь распахнулась. На пороге, сияя улыбкой, застыла прибористка Клавдюша Бокова.

— Боже, как надымили… Можно прибрать у вас, товарищ лейтенант?

— Да, да, пожалуйста… Вы свободны, Кравцов.

…Батарея порасчетно занималась за дорогой в лощине. Сергей сразу увидел Володю Соловьева и Марь-Иванну. Командирша стояла на обочине: «Выше ножку, горбиться не надо, ставить на землю всю ступню, выше ножку!» Володя, выпятив грудь, как сытый воробей, старательно выбивал из дороги облачка пыли. «И тут не как у людей… У всех по шесть, у Марь-Иванны — единственный. Одна солдат, в две шеренги становись! Умора…»

Незаметно проскользнул в свой окоп, присел за бруствером. Видел, как через всю позицию прошагал сосредоточенный и хмурый Мещеряков, свернул к землянке Тюрина. Тотчас оттуда выскочила Клавдюша, помчалась к прибору, прикрывая ладонями щеки, потом вышел и озабоченный Тюрин, направился в лощину.

Небо заволакивалось тучами. Из степи потянуло прохладой, легче стало дышать. На КП приглушенно играло радио. Тенор, похожий на лемешевский, обращался к ветру, просил полететь на Украину, где осталась девушка с карими очами. Сергею стало грустно.

— Так-то ты гостей принимаешь…

На бруствере стояла Женя. Улыбалась. В руках по яблоку.

— Сесть разрешишь?

— Конечно.

— Совсем забыл нас. Как не стыдно? Будто — за горами. Чуркин тебя каждый день вспоминает. Возьми вот от Суржикова. Он в город ездил. Ну как ты тут?

— Ничего. Привыкаю.

Он и рад был ее приходу и в то же время испытывал неловкость. Вел себя скованно и, когда Женя ушла, вроде даже почувствовал облегчение. А поняв, отчего это, стало обидно за себя и больно. «Обижаешься, когда в тебе видят мальчишку, а ведь зря обижаешься. Пришла девушка, которая дорога тебе, и — двух слов не сумел сказать. Эх ты-ы, Сергунек, Сергунек…»

Крепчал ветер, нагоняя тучи. Стало темнеть. Пошел дождь. Прибежал Володя зачехлить дальномер, сказал раздосадованно:

— Спать ложись. Срочно в наряд заступаем.

К полуночи, когда Сергей принял пост у склада боеприпасов, вовсю разгулялась непогода. С юго-востока, из оренбургских степей подул ветер. Надолго зарядил дождь.

Плащ-палатка стала тяжелой, ботинки промокли. Сергей медленно ходил вокруг склада, напряженно вглядываясь во тьму, и было ему так одиноко, точно остался он бесприютным в этой бескрайней ночной степи.