Николай Круговых - Дорога в мужество

С третьего орудия на второе, позевывая в ладошку, не спеша прошагал дежурный по батарее сержант Кривоносов, сменять часового, на КП — видно, дверь открыта — трескуче зазвонил телефон, немного погодя кто-то громко крикнул: «Землянухин, врежь-ка!» И разведчик, выметнувшись из ячейки на бруствер, поддерживая одной рукой болтающийся на шее бинокль, другой громко и часто заколотил в буфер.

Сергей спохватился: небо-то чистое, нужно было ждать налета. Крикнул в дверь землянки: «Тревога!» — и бросился снимать с орудия мокрый, тяжелый чехол.

Позиция мгновенно ожила. Высыпали к орудиям расчеты, прозвучали первые команды. Выбежал на центр огневой и встал на бруствере своего окопа щеголеватый и статный, в наглухо перетянутой ремнями шинели Тюрин. Пригладил светлые волосы, твердо, картинно надвинул на лоб, точно забрало опустил, фуражку с коротко урезанным — «под Нахимова» — козырьком.

Выхватывая снаряд из ящика, Сергей мельком увидел: с КП вынесли стул, и комбат, ежась в плащ-палатке, надетой поверх шинели, уселся на него тоже прямо на бруствере. «Раз уж больной, лучше б не показывался на люди», — подумалось Сергею: в сравнении с командиром взвода, явно жаждущим боя, Мещеряков проигрывал.

— По группе самолетов над тридцать вторым!..

Что командовал Мещеряков дальше, Сергей не расслышал: Марь-Иванна визгливо выкрикнула высоту, загалдели наперебой прибористки, докладывая каждая свое; в эти глуховатые на расстоянии голоса вплелись близкие — Асланбекова и Чуркина:

— Есть азимут!

— Есть угол возвышения!

И Женин:

— Есть взрыватель!

Пушки нацелились в небо, в самолетный гул. «Мы будем стрелять… Наконец-то! Хоть бы не осрамиться, как в первый раз…» — лихорадочно думал Сергей, устанавливая взрыватель.

Тюрин, вскинув флажок на длинном древке, настороженно глядел в сторону КП, ждал последней, основной команды.

— Прибор готов! — проголосили с ПУАЗО, в то же мгновение Мещеряков выкрикнул:

— Боевыми!

— Бо-е-выми, — не скомандовал, а как-то вдохновенно пропел Тюрин и взмахнул флажком, — огонь!

Сергей почувствовал, как задрожали вдруг ноги в коленях, сердце забилось часто и смятенно, но до конца испугаться не успел — рявкнули залпом орудия, ударило в глаза, в ноздри горячим удушливым дымом, и этот залп словно бы обрубил жесткую нитку страха. «Х-га! — выдохнул он одурело и счастливо, смеясь сквозь слезы, выжатые из глаз пороховым дымом. — Х-га, даем стране угля, Костя!» А багровый Суржиков глядел на него почему-то как на сумасшедшего и вдруг с силой толкнул в плечо:

— Торчишь под казенником, раззява. Сомнет же откатом насмерть. Живо снаряды, ч-черт!

Не за что да и некогда было обижаться: батарея вела огонь в темпе пять секунд, и он, Сергей, чередуясь с Лешкой-греком, обязан был через каждые десять секунд подавать снаряд заряжающему. Он сразу вошел в ритм. Сержант Бондаревич, дублируя команды Тюрина, то и дело взмахивал флажком, молча вел орудие по азимуту Асланбеков, звонко считывала взрыватель Женя. «Откат нормальный», — бубнил басовито Чуркин. Все занимались своим делом, а ему, Сергею, казалось, что бой ведут лишь трое: он, Лешка-грек и Суржиков. Вонючий дым от пироксилинового пороха заполнял теперь весь окоп, серо клубился в нем, как закупоренный в медицинскую банку, дышать становилось нечем. Кашляя, чертыхаясь на бегу, Сергей боялся одного: не оступиться бы, не упасть, ведь сейчас и от него зависит так много!

Орудия теперь гремели вразнобой. Справа и слева «рассыпали горох» батареи малого калибра, откуда-то из-за города ударили залпами новые батареи. «Сколько нас тут!» — подумал Сергей, и, когда неожиданно закричали с дальномера: «Горит! Один горит…» — он не удивился: разве может уцелеть что-нибудь в этом грохочущем огненном смерче.

И вдруг на земле наступила тишина, лишь с неба глуховато, ватно, совсем безобидно доносились отзвуки последних разрывов: «пок-пок-пок» — точно лопались игрушечные хлопушки. Западный край неба густо застлали белые барашки, а чуть в стороне, поотстав от «мессершмиттов» сопровождения, неуклюже разворачивались тяжелогруженные «юнкерсы». Один из них, оставляя за собой белую, едва приметную полоску дыма, какое-то время еще тянул следом за ведущим, потом стремительно вошел в штопор, точно силясь оторваться теперь уже от черного, густо клубящегося хвоста, и рухнул за горизонтом.

— Так его! Туда ему, поганцу, и дорога, — буркнул Чуркин.

— А мы почему не стреляем, Осипович? — озадаченно спросил Сергей.

— Так ведь «ястребки» наши в воздухе. Ты погляди только, до чего ж красиво идут, мамкины дети! Вот уж идут, родимушки, ах!

Теперь и Сергей увидал свои самолеты. Сперва они шли наперехват одним косяком, потом как-то ловко, почти незаметно перестроились на две группы. Одна тотчас отсекла истребителей, вторая зашла «юнкерсам» в хвост. Тишину разрывали рев моторов, пушечное уханье и дробный перестук пулеметов: в небе разгорался яростный бой. А на земле было тихо, и люди на ней сурово хмурились, затаив дыхание. «Ух-ух-ух» — глуховато и отрывисто молотили под облаками пушки, а пулеметы словно бы подбадривали их, одобрительно выстукивая: «так-так-так». Так!

Земля задрожала от взрывов. «Юнкерсы» сбрасывали бомбы куда попало. Один вспыхнул, стал разваливаться в воздухе, остальные сомкнулись плотнее, и, постепенно удаляясь, высоко над землей закружилась карусель. Вывалился из строя второй, дымя, потянул в сторону фронта, а карусель кружилась, растворяясь в синей дымке, и вскоре ее не стало видно, и уже едва уловимо доносилась пулеметная дробь.

Объявили отбой, но никто не подумал покинуть орудие. Сергей глядел на товарищей и восхищался ими. Какие-то все окрыленные, разговорчивые. Перебивают друг друга, и не поймешь, кто чем восхищается, кто что толкует. Он и сам, смеясь, попытался запоздало выговорить Суржикову за давешний толчок в плечо. Тот, не дослушав, покивал головой, хотя, определенно, ничего не понял. Еще все дышало здесь только что закончившимся боем, первым в их жизни и таким удачным — сбили самолет!

— А кто же сбил его, а, ребята? — спохватился вдруг Лешка-грек, и будто по мановению волшебной палочки оборвался разговор. Сбить-то сбили, но, в самом деле, кто?

— Мы!.. Чего тут распотякивать? — уверенно сказал Суржиков и потянулся так, что хрустнули суставы. — Размочили! Теперь хоть один, да будет значиться.

Чуркин, до этого молча улыбавшийся в усы, потягивая козью ножку, незаметно подмигнул сержанту:

— Не спешите с козами на торг. Тут, братцы, дохлое дело.

— Как так — дохлое? — опешил Суржиков.

— А просто. Видал, сколько нас тут напихано? Дивизионов пять, стало быть, пятнадцать батарей. В небо пуляли все, а самолетишко сбили один-единственный. Вот и прикидывай, как тут славу делить.