Алексей Котенев - На Забайкальском фронте [Документальные повести, очерки]

О камень все чаще цокали пули. На отрог налетел сильный ветер, и по брезенту дробью ударила дождевая волна. Ахмет поднял голову, выглянул из-за камня. В это время над ущельем сверкнула огненным зигзагом зеленоватая молния и осветила цепочку бегущих солдат. Японцы окружали их с двух сторон.

— Чего тянешь! — нетерпеливо крикнул Терехин.

Он понимал: уже подходит конец, но ради того, чтобы взорвать врагов, готов был взорваться и сам.

По-иному рассудил Ахмет. Погибать двоим у этого «стожка» нет никакого смысла. Ведь Терехин может пригодиться во время атаки на японские огневые позиции. Увидев за камнем горную трещину с бурлящей в ней водой, Ахмет сердито крикнул по праву старшего:

— Марш за камень! — И оттолкнул напарника в сторону.

— Банза-а-ай! — раздался совсем рядом протяжный вой.

«Атака, пора!» — подумал Ахмет.

Но атака почему-то не состоялась. Японцы, видно, побаивались встречного автоматного огня. Значит, рано. Ахмет глянул в темноту, где затаилась цепочка японцев, взмолился: «Ну давайте, давайте!» И, как будто повинуясь его желанию, самураи пошли в атаку. «Пора!» — решил Ахмет, поджигая конец огнепроводного шнура. Теперь его тревожило одно: только бы не подбежали раньше времени и не вырвали засунутый промеж ящиков шнур, по которому бежит к толовым шашкам невидимый огонек.

Самураи были совсем близко. В свете молнии выступали из мрака злые лица, блестящие каски, но это не пугало Ахмета. «Чем ближе подбегут, — думал он, — тем выше взлетят к своему японскому богу!» Вместе с ними придется взлететь и ему, но за такую высокую цену можно отдать жизнь, если даже она у тебя одна!

— Банзай! — взвизгнул проворный японец, нацеливая штык на Ахмета.

Он нажал на спуск, но в диске уже не было патронов. Тогда Ахмет взмахнул над головой автоматом и со всего маху, будто дубинкой, ударил японца по голове. Тот рухнул на землю. Показались еще три японских солдата. Терехин бросился из-за камня на помощь товарищу, но Ахмет с яростью крикнул:

— Я кому сказал! — Он сбил Саньку с ног и вместе с ним покатился в горную трещину, думая теперь только об одном — о шнуре. Только бы не вырвали его из-под ящиков!

Грянул громовой взрыв. Дрогнула земля. Багровое пламя осветило горную щель и замшелый выступ. Взлетели в темное небо груды земли и камней, замелькали в огне и дыму доски от ящиков, срезанные взрывом сучья. С горного отрога посыпались камни и щебень. А вслед за взрывом из темноты долетели перебиваемые дождем голоса разведчиков:

— Ура-а! Ура-а-а-а!

Оглушенный взрывом, Ахмет уже не слышал этих криков. Ему хотелось поскорее узнать, жив ли его друг, но он не мог даже пошевелиться — не хватало сил стряхнуть с себя землю и щебень. «Неужели погиб?» — тревожно подумал он, проваливаясь в тягостную гудящую тишину.

Их вытащили из горной щели, заваленной камнями и щебнем, когда японская засада была уже полностью ликвидирована. Светало. По небу нехотя плыли тяжелые тучи. Тускло светила утренняя заря — будто сквозь бычий пузырь, которым китайцы «стеклят» окна в своих дымных фанзах. Вся площадка, где стоял «стожок», была завалена дробными камнями, опаленными сучьями и обгорелыми досками. Вокруг воронки от взрыва среди задымленного хаоса валялись трупы вражеских солдат.

— Как самочувствие, Казань да Рязань? — спросил Шилобреев.

— Нормально, только кости болят да в голове шумит, как с похмелья, — ответил Ахмет.

Рядом лежал Архип Богачев. Он первым прорвался к японским пушкам, уничтожил гранатой артиллерийский расчет. Но ему не повезло. Подбежавший сзади самурай кольнул его штыком.

— Х-худо мне — лечу куда-то. Видно, конец, — прохрипел Архип.

Он откинул назад голову, подозвал Ермакова, заговорил непослушным одеревеневшим языком:

— Старшой, хочу покаяться тебе: это я тогда пальнул за Аргунь. Пускай ребят не трясут. Я это…

— Нашел время каяться! — озлился Ермаков.

Архип не расслышал его слов, но, почувствовав, за что его может упрекнуть сейчас командир, добавил, как бы оправдываясь:

— А таился по причине того, что боялся, шлепнут меня, и за Витьку не расквитаюсь. А теперь можно, пущай…

— Чего колобродишь? — еще больше рассердился Ермаков. Ты кровью искупил вину свою. Понял? И не морочь мне голову. Вот выздоровеешь и валяй на Амур ловить своих тигров!

В посветлевшем ущелье раскатисто запели танковые моторы. Гулко грянул артиллерийский выстрел. Надо было поскорее отходить в сторону, дать дорогу приближающимся тридцатьчетверкам. Братья Охрименко положили Архипа на плащ-палатку, понесли за горный кряж. Ермаков вытер грязным рукавом гимнастерки вспотевший лоб, окинул уставшими глазами площадку, подступавшую к ущелью, спросил:

— И как это вы додумались вытащить их из ущелья? Сколько жизней наших спасли!

— Это все Ахмет смудрил, — кивнул Терехин.

— А как же? — вздернул плечами Ахмет. — Я же старшим был. Только вот Терехин, понимаешь, приказания не выполнял. Я его гоню в канаву, а он огрызается…

— Ну хватит тебе, — одернул его Санька.

Из горной теснины вырвались первые три танка и, опрокинув оставшиеся без снарядов японские пушки, двинулись без остановки дальше, к перевалу.

— Долго будешь жить, Ахмет, коль шутить умеешь, — сказал Ермаков и побежал к танковой колонне, чтобы доложить о выполнении боевого задания.

На шестой день войны на Востоке штабные радисты поймали на чужой волне удивительную новость: Япония решила капитулировать! И как ни лил свирепый дождь, как ни бесновался разгулявшийся ветер — бурная радость мигом взбудоражила всю бригаду. Конец войне! Новость была пока непроверенная, неофициальная, и все-таки она обрадовала всех. Промокшие и уставшие до смерти гвардейцы орали, плясали и обнимали друг друга. Бойко застрекотали автоматные очереди, в дождливое темное небо взлетели разноцветные ракеты, заухали, будто захохотали от радости, танковые пушки.

Разведчики ликовали до глубокой ночи. Потом поставили палатку, застелили мокрую землю пахучими сосновыми ветками и легли спать. Но от волнения не спалось. Ермаков уснул только под утро. А вскоре его разбудил Шилобреев.

— Вставай, Чибисов вызывает.

Иван часто заморгал глазами, облизнул сухие губы, спросил:

— Что там стряслось?

— Это он сам тебе скажет.

В полутемной палатке пахло хвоей и мокрой землей. По брезенту барабанил дождь. Откуда-то доносилась игривая мелодия сигнальной трубы: «Бери ложку, бери бак…» Ермаков крякнул, зевнул и недовольно упрекнул своего помощника:

— Не вовремя разбудил. Я в Ольховке во сне побывал, а ты со своим Чибисовым…

Начальник разведки капитан Чибисов пожал Ермакову руку, предложил складной стул. В его черных с хитринкой глазах светилась таинственная задумка, неведомая пока Ивану.