Владимир Першанин - Дорога

— Закурим, что ль, начальник? — сказал Витька, придвинувшись к Свиридову. — Колотун, спасу нет. Так и чахотку в два счета схватить можно.

Тот нашарил в кармане надорванную махорочную пачку, с общего согласия хранившуюся у него, и выделил каждому по щепотке. Для себя с Гусевым начал сворачивать одну, но пальцы закоченели и махорка сыпалась на траву. Напарник завозился, нетерпеливо спросил:

— Скоро?

Вениамин наконец скрутил цигарку, прикурил, раза два глубоко затянулся. Разгоревшийся огонек осветил вздернутый нос соседа блеснувшую золотую фиксу.

— Золотишко небось на здоровый зуб надел? — спросил Свиридов, передавая курево.

— Ага.

— Вот чудак, все для шика. Ну, и птица ты!

— Это точно.

— Смотрю я на вас, — помолчав, сказал оперуполномоченный, — и думаю, что у вас в голове у каждого? Куда пойдете? Один уже рванул. К немцам.

— Почем знаешь, что он к немцам пойдет? — запальчиво спросил Виктор. — На хрен они ему сдались. Бурый — вор! Воровать все равно у кого, у фашистов даже лучше. Ну, а я, например, на фронт попрошусь. А что? Из воров самые смельчаки получаются. Вас, наверное, в тыл пошлют, шпану ловить да старух на базаре гонять. Что, неправда?

— Заткнись, герой! — хрипловато откликнулся из темноты Рогозин. — Штаны хоть сухими принеси, и то спасибо.

— Гражданин начальник, — вдруг подал голос Никита Болдырев, — вот мы уже два дня с вами идем. Вы хоть сами знаете, куда мы направляемся?

— К линии фронта, — последовал короткий ответ.

— Поймите меня правильно, — заторопился Болдырев, — я с уважением отношусь к властям и, как видите, беспрекословно выполняю все распоряжения. Но в данном случае наш путь мне кажется совершенно бессмысленным. Германские войска намного обогнали нас и двигаются гораздо быстрее. Да и существует ли вообще эта линия фронта?

— Куда ж она делась? — вмешался его брат. — Конечно, есть. Что же, по-твоему, с ветерком фрицы катятся? Под Смоленском, вон, передавали, сколько тысяч потеряли. Мне только одно непонятно перейдем мы линию и опять в тюрьму, так?

— Так, — подтвердил Рогозин. — А ты как хотел, медаль, что ли.

— Нет, — замотал головой Свиридов. — Вы же знаете, что половина заключенных из Приозерска в ополчении воюет. Я уверен, что любому из вас дадут возможность вступить в Красную Армию. Глупо было бы сажать за решетку людей, вернувшихся из чужого тыла.

— Вы меня не понимаете, — терпеливо стал объяснять Никита. — Я не против, как и все, защищать, но то, что мы делаем сейчас, безрассудно. Бродим с оружием — зачем, для чего?

— Ну, и что ты предлагаешь? — запальчиво крикнул Гусев. — Винты нарезать? Только держись!

— Помолчи, ты еще мальчишка и не понимаешь всей серьезности положения. Мне кажется, надо разойтись и пробираться по одному. Конечно, товарищ Свиридов несет ответственность за нас, но учитывая исключительные обстоятельства и тот факт, что германские войска…

— Германские войска, германские войска… — перебил его Витька. — Заладил, как попугай. Шайка козлиная, а не войска! Видел как они раненых? А видел, сколько крестов на бугре осталось? Дают под хвост твоим хваленым войскам.

— Какие они мои? — обиженно сказал Никита. — Я так же, как и ты, ненавижу фашистов…

— …Но жить с ними можно, да? — закончил Рогозин. — Я тебя, сволочь, насквозь вижу, спишь и думаешь, как бы в обратную сторону рвануть, зарыться в свой хлевок и хрюкать потихоньку.

Болдырев шумно завозился и замолчал. Возражать побаивался.

Всю жизнь старался он держаться подальше от этой братии. А вот пришлось на старости лет одни нары с разным ворьем да жульем делить. Про себя он говорил так: «Бес попутал».

Служил стрелком на железной дороге. Сутки отдежурил, двое — дома. Хозяйство развел не хуже крестьянского: корова, овечки, утки, куры, каждый год поросенка откармливали. В семье тоже мир и лад, жена Валюха на почте работала, двое девчонок подрастали. Но ведь натура какая у человека: как бы хорошо ни было, хочется большего. Сначала по мелочи прихватывал: уголек, дровишки, железяки. Потом аппетит разыгрался. Однажды вместе со стрелочником стащили из контейнера ящик с мануфактурой. А там сукно. У обоих аж руки от такой удачи затряслись. Ну, и пошло-поехало. Младшего брата втащили…

А кончилось все совсем плохо. Однажды ночью влезли они с Алексеем по ошибке в воинский эшелон. Вспыхнул им в лицо фонарь. Никиту уложили лицом вниз и так держали с приставленным к спине штыком, пока не явилось начальство. Тогда с ним и случился детский грех — штаны обмочил с перепугу. Сначала Болдыревым занялся особый отдел. Насмерть перепуганный Никита выложил все, как на духу, и дело передали в прокуратуру. Учтя чистосердечное признание, дали семь лет, Сергею — четыре. Суд состоялся после начала войны. Младший сразу попросился на фронт. Но просьбу его не удовлетворили, вспомнили отца, бывшего кулака, расстрелянного за убийство в двадцать восьмом году.

Сергей воспитывался в семье брата, слушался его беспрекословно, но последнее время начал все больше отдаляться от него. Надоели стоны Никиты по поводу конфискованного мотоцикла и коровы, бесконечные разговоры о том, что Валюха (она на шесть лет была моложе мужа), пока он сидит, найдет хахаля и пойдет прахом все немалое хозяйство. Еще возмущало Сергея полнейшее равнодушие Никиты к войне.

— Охо-хо-хо, — зевнул Гусев. — Вот холодина. Водки бы грамм по двести, а?

— Можно, — согласился Вениамин. — А насчет того, чтобы оружие бросать да по одному разбредаться — это не пойдет. Враг через неделю до Урала дойдет, если все так рассуждать будут. Понадобится — станем с боем пробиваться.

…Утром, совсем не отдохнувшие, побрели дальше. Дождь продолжал идти. Из-за мокрой, холодной одежды бил озноб, не согревала даже быстрая ходьба. Коробков сильно кашлял. Сергей Болдырев, хотя и не жаловался, но едва шел, держась за плечо брата.

Торопливо и как-то вдруг заявила о себе осень, хотя шел только третий ее день. Конечно, будет еще впереди почти летнее тепло и погожее бабье лето, но сейчас тяжело провисли над вершинами сосен низкие влажные облака и сыпали, сыпали вниз частым мелким дождем. Капли воды монотонно шуршали о мох, о прелую хвою, напитывая ее хлюпающей под ногами влагой.

Переходя грейдер, увидели еще раз работу немецких летчиков. В кювете, задрав вверх копыта, лежала лошадь с разорванным брюхом, чуть подальше искореженные остатки полуторки. Все кругом изрыто воронками, заполненными мутной водой. Поодаль стояли еще несколько разбитых автомашин с распахнутыми дверцами. В кабине одной из них копались двое красноармейцев из попавшей в окружение части. Веню и Рогозина, подошедших к ним, они встретили настороженно. Неохотно сообщили, что немец прет сплошь на танках и автомобилях. Батальон их был рассеян два дня назад. Где остальные, один бог знает. В машине солдаты искали еду. Рассказывал высокий боец с длинным унылым лицом в наброшенной на плечи офицерской плащ-палатке. Второй, обросший густой рыжей щетиной, в мокрой гимнастерке со споротыми петлицами, молчал, искоса поглядывая на Свиридова.