Огненные фарватеры

— То-то гляжу, вроде лицо знакомое! — сказал десантник, который поддержал Осмоловского в споре о порядке…

Второй этап подготовки был сложнее для экипажей катеров: мы отрабатывали подход к берегу, занятому врагом, и отрабатывали стрельбу по береговым целям открытым и скрытым «за складками местности». На нем разместили макеты пушек, пулеметов и прочего. Мы выходили туда затемно, и вскоре ночь озарялась залпами пушек. Получалось не сразу и не все, но получалось.

И тогда начался третий этап подготовки — выход катеров к берегу и высадка десанта.

Вечером 11 февраля я зашел на БМО-505 к старшему лейтенанту Виталию Борисовичу Лозинскому. Дружба наша завязалась давно, еще в те времена, когда я пришел из морской пехоты помощником командира на БМО-318, которым командовал тогда старший лейтенант Федор Иванович Родионов. В общем-то, дружили командиры еще с училищной поры. Оба заканчивали Тихоокеанское высшее военно-морское училище. Я тоже выпустился в сорок первом, но из Каспийского училища. 30 октября 1943 года Федор Родионов погиб в бою. Память о нем была священна для нас обоих, а эта смерть сблизила нас. Каждая такая встреча начиналась с воспоминаний о Федоре Ивановиче.

— Федя был умница, — всегда говорил Лозинский. — Жаль терять таких прекрасных моряков. Это был человек с большой перспективой. — Серые глаза Виталия глядели на фотографию Родионова. Она висела в ажурной рамке на переборке командирской каюты. — А ты знаешь, о чем я мечтаю сегодня?.. Хочу побывать дома, в Ленинграде. Я еще не был там после освобождения города от блокады. Хочется пройти по улицам, на которых уже закрашены все до одного прямоугольники голубого цвета, напоминающие что именно эта сторона улицы наиболее опасна при артобстреле!

Я понимал, мысли Виталия, как и наши, более всего заняты предстоящей операцией. Он не однажды говорил, что уверен в успехе, что десант будет высажен. Но у всех нас не оставалось сомнений и в том, что дело будет очень сложным.

— Более всего я боюсь, — волновался Лозинский, — что ударит крепкий мороз, а морским пехотинцам придется прыгать в воду и потом вступать в бой…

Я уходил с БМО-505 со смешанным чувством. В нем переплетались тревога и радость. И уверенность в том, что выстоим!

В те дни у меня появился еще один друг — командир взвода десантников Анатолий Любимов. Светловолосый и голубоглазый, Толя был строен и всегда подтянут, пожалуй, даже немного щеголеват, — весь его вид показывал, что это опытный офицер. Но младшему лейтенанту не было еще и девятнадцати. Из наших бесед я узнал, что он ленинградец и вместе с мамой пережил первую блокадную зиму. Потом, когда исполнилось семнадцать, добровольно ушел на фронт. Закончил школу младших лейтенантов и стал командиром взвода морских пехотинцев. Узнав о подготовке десанта, подал рапорт, и его назначили командиром того взвода, который предстояло высаживать нам.

С утра 13 февраля командир БМО-508 старший лейтенант Владимир Почтаренко был вызван в штаб Островной базы. Вернулся он уже после обеда. Раздались три звонка — я вышел на палубу встречать.

— Старпом, собирай экипаж! — прямо со сходни сказал он.

Сигнал большого сбора, и вот уже 24 человека, тесно прижавшись друг к другу, стоят на баке. Командир, поднявшись на платформу зенитного автомата, негромким голосом сказал:

— Получен приказ о высадке десантников в тыл врага. Я уверен — каждый из нас выполнит долг перед Родиной. Настал час отомстить врагу за страдания и раны города Ленина, за гибель наших товарищей. Кровь за кровь, смерть за смерть!..

Около 16 часов корабли покидали бухту. Перед нами лежал путь в 75 морских миль, и надо было за двенадцать часов преодолеть его. На рейде корабли занимали места в походном ордере — двух кильватерных колоннах: восемь БМО, два морских бронекатера и один «малый охотник». Нашему кораблю диспозиция определила место в левой колонне. Перед нами — БМО-501, за нами — БМО-509.

Восемь катеров-тральщиков поставили тралы и в путь, навстречу ветру, крутой и тяжелой для наших БМО четырехбалльной волне. Водяные валы накатывались на корабли, оседали на оружии и надстройках ледяным панцирем, мокрой кашей на палубе. Я стоял в рубочном люке, высунувшись из него по пояс, и наблюдал за обстановкой. Обернулся, посмотрел за корму — вдали качались большие тральщики-угольщики, прокладывая путь через минные поля кораблям артиллерийской поддержки десанта, канонерским лодкам с их 130-миллиметровыми пушками.

— Саша, спустись вниз, узнай, как там наш десант, — сказал Почтаренко. — И чтобы чайку им, погорячее!

Насчет ужина и чая для морской пехоты я еще раньше дал команду нашему коку — старшему краснофлотцу Николаю Муромцеву. С этим, как я убедился, все было в порядке: и в носовом, и в кормовом кубриках ребята уже пили чай. Конечно, не все: при такой-то качке морская болезнь уложила не одного бойца.

В кубрике было включено все «штатное» освещение. В его свете я обратил внимание на совсем юное, почти детское, лицо морского пехотинца, который сидел на краю рундука у самого трапа, ведшего из кубрика наверх. Сидевший рядом с ним десантник, мужественное загорелое лицо которого выдавало в нем бывалого фронтовика, вдруг обратился ко мне:

— Просьба у меня к вам, товарищ старший лейтенант, — поближе к берегу нас подбросить. А то вода холодная, а непромокаемый комбинезон только по грудь. Да и фриц спать не будет. Так что вы подбросьте, а мы свое дело знаем и сделаем.

Я пообещал, что все будет, как надо. А потом рассказал, что и сам воевал на сухопутном фронте. Подробно остановился на подвиге краснофлотца комсомольца Никандра Коновалова, который в бою на реке Свирь ценой жизни спас меня и еще троих офицеров…

Из кубрика я поднялся на бак, к носовому орудию. В это время здесь несли боевую вахту комендор Иван Зорин и юнга Гена Достойнов, одетый по этому поводу в длинное, до пят, меховое пальто, перепоясанное широким ремнем. Катер бросало на волнах, и юнга левой рукой держался за бронещит. Взгляд его был направлен в носовой сектор правого борта — сектор его наблюдения.

— Орудие к работе готово, — доложил Зорин. — Но брызги-то так и летят, и все на прицельное устройство, а оно выше щита!

— Можно прикрыть его чехлом, а ствол приподнять…

Вдруг конвой застопорил ход: впереди, прямо по курсу, плыло огромное ледяное поле, и катера-тральщики встали, упершись в толстый лед, им пришлось выбрать тралы. По отряду был дан сигнал лечь в дрейф. Наконец, с флагманского катера, от капитан-лейтенанта Георгия Благодарева, по линии пошел сигнал: «Дальше следовать без трального обеспечения. Впереди пойдут «ижорцы», пробиваться за ними, не отставать».

«Корабли с большим трудом пробивались через сплошной лед вперед. Особенно большие трудности пришлось преодолеть тральщикам. Тральщик, которым командует офицер Хмельницкий, вышел в голову каравана и повел за собой все корабли. Тысячи трассирующих пуль и снарядов во всех направлениях пронизывали темноту ночи. Прожекторы судорожно рыскали по водной поверхности. Однако корабли шли к месту назначения… Когда вернулись в базу, командир соединения вынес благодарность офицеру Хмельницкому и всему личному составу корабля за отличную работу», — писал старшина 2-й статьи Г. Прокопенко в газете «Красный Балтийский флот» в феврале 1944 года.