Иван Кононенко - Не вернуться назад...

— Эй, эй, Витрук, у окна сидящий и в окно глядящий! Развлекаемся?

Я встрепенулся и, мгновенно вспыхнув до корней волос, вскочил с места, да так и простоял до конца урока. Иван Андреевич больше не сказал ни слова и даже не посмотрел в мою сторону, Больше на уроках я старался не отвлекаться.

И вот все позади, а впереди — летние каникулы, в родном селе: мама, бабушка, сытые дни, речка, теплые, наполненные запахами трав и цветов летние вечера… Отдохнешь несколько дней дома, пойдешь в колхоз, упросишь бригадира — и катаешься целый день на мокрой бочке, возишь воду к молотилке. Или погонишь лошадей в ночное. Дома поможешь бабушке полоть картошку или выгнать корову на выпас. Это все б охотку, по желанию, поскольку еще мальчишка. Остальное время читай, рисуй, купайся, загорай…

Когда я вышел из класса, ребята бросились ко мне, засыпав вопросами: ну что? ну как? какой билет? сколько получил? кто присутствует? Получив исчерпывающие ответы, они быстро оставили меня как человека, выбывшего из игры. Одни продолжали ходить по коридору с раскрытыми книгами и бубнить себе под нос. Другие делали, вид, что им все ни по чем, третьи группировались по углам, вычеркивали использованные билеты, а наиболее вероятные — те, которые, по их мнению, попадут именно им, торопливо повторяли. Короче, кто во что горазд, а в общем все пребывали в широко известной предэкзаменационной трясучке. В одной из девчоночьих стаек видел Ларису, показалось, что она улыбнулась, задержав на мне свой взгляд. Сказанное ею вчера не выходило из головы, хотя, если откровенно, то как-то еще не верилось, вернее не мог себе тогда представить, что ее не будет в классе, что, придя в школу, не увижу ее, а так хотелось надеяться, что никуда она не уедет, что все будет, как было. Я знал, что она всегда сдает в числе последних, но все равно решил дождаться…

То ли я задремал, то ли забылся, но получилось так, что сперва я не понял: зовут меня или почудилось. Подняв голову, я увидел отца у входа в сквер. Там же на обочине у тротуара стояла наша колхозная полуторка.

— Ты что там сидишь, Василь? — спросил отец, когда я подбежал к нему. — Зову, зову, уснул ты, что ли? Почему не в школе? — Отец думал, если в школе, так обязательно должен сидеть в классе.

— А я сдал уже!

— Значит, все? Тогда садись, поехали. — Отец, став на колесо, легко прыгнул в кузов, я последовал за ним. Нет, я, конечно, в душе колебался. Если бы я тогда знал, что больше Ларису не увижу, то не поехал бы ни за что! Но тогда я думал, что увидимся мы всего через три дня, когда я приеду за свидетельством об окончании восьмого класса. Потом я не привык перечить отцу: он был довольно строгим. Возможно, главным тут было то, что я страшно проголодался: утром съел оставшийся кусок хлеба и запил водой. А дома меня ждал обед. Я понимаю, что свалял тогда дурака. Жалею об этом, но ничего не попишешь.

Мы заехали на мою квартиру, забрали кошелку с книгами и тетрадями, и полуторка, прыгая на ухабах и страшно пыля, помчалась домой. Мы с отцом стояли в кузове, прислонившись к кабине и ухватившись руками за передний борт, смотрели на бегущую навстречу серую и пыльную дорогу, молча думали каждый о своем. Ветер обдувал нас, и под палящим солнцем было совсем не жарко.

Прошел какой-нибудь час после экзамена, и я уже был дома, в родных Мацковцах, сидел за столом, уплетая за обе щеки наваристый борщ с пирожками. На столе еще стояли тарелка с доброй половиной цыпленка и кувшин холодного молока, только что вынутый из погреба, с застывшим вершком. С одной стороны возле меня сидела мама, с другой — бабушка. Обе с любовью и нежностью смотрели, как я уплетаю домашнюю снедь, вздыхали и то и дело приговаривали:

— Ешь, ешь, сыночек. Ешь, внучек. Видишь, как изголодался там, в городе, хай ему грец. Сидел бы лучше дома.

Двое суток я отсыпался и отъедался, а на третьи заскучал и чуть свет побежал в город. Но Ларису я уже не застал. Приятель мой, Аркадий, рассказал, что во вторник она уехала с родными в Калинин. Днем она приходила с подругой Лесей, спрашивала обо мне. Уходя, вдруг расплакалась, и они долго не могли ее успокоить.

Прошло уже больше трех лет, а я не мог забыть Ларису, девчонку из восьмого «В»…

Мы — бондаревцы. Командир, который подходил к нам в тот вечер, когда мы прибыли, сказал:

— Вы, братцы, прибыли в замечательную часть. С этого дня вы бондаревцы и должны быть достойны этого имени…

Тогда я здорово устал, в голове шумело от бомбежек и обстрелов, которыми нас угощали фашисты в пути, кишки играли марш, а в котелке дымилась пшенная каша. Впереди, совсем рядом, ухала, бухала, стрекотала и светилась ракетами передовая, и совсем не исключалась возможность — отсюда сразу в бой, как говорится, с корабля на бал. Кстати, так оно и получилось. В зареве пожарищ, за парком, виднелся город, где жил и учился Пушкин, там горел знаменитый дворец… Словом, новых впечатлений было хоть отбавляй, и я тогда не уловил, откуда это слово «бондаревцы» и почему мы должны гордиться.

Через день наш полк проводил разведку боем. Усиленная рота, назначенная для этого, в траншеях и окопах переднего края ждала сигнала атаки. Командир роты, молодой старший лейтенант с малиновыми петлицами на шинели, перехваченный ремнями, внезапно появившийся из хода сообщения, достал из кобуры пистолет и строевым голосом скомандовал:

— Бондаревцы! Вперед за Родину, в атаку, ура-а!

После боя, когда мы чистили оружие, я, ни к кому не обращаясь, спросил, почему нас называют бондаревцами. Андрей, с которым вместе мы прибыли с маршевой ротой и попали в один взвод и который всегда все знал, удивился:

— Ты что, Витрук, шуткуешь? Можно сказать, уже старослужащий в части и не знает, что нашей дивизией командует сам Бондарев.

— Ну и что? — вырвалось у меня.

— А то, — ответил он и обстоятельно, или, как он сказал, популярно, объяснил мне…

Командир нашей 168-й стрелковой дивизии полковник Бондарев пользуется большим авторитетом у командования. Этот авторитет завоеван на поле боя личным составом дивизии, которая с первых дней войны сначала на Карельском перешейке, а затем на этом направлении показала себя с лучшей стороны. Отходить под напором превосходящих сил противника, конечно, пришлось. Тут уж никуда не денешься. Воины проявляли стойкость и мужество, наносили врагу большие потери и отходили только тогда, когда выбора не было — только по приказу сверху. При этом в частях и подразделениях сохранялся порядок и дисциплина. Нашего комдива любят командиры и рядовые, а солдаты, известно, чтут только достойных. Вот отсюда и пошло «бондаревцы». Кто первый произнес это слово, неизвестно, но когда мы сюда прибыли, оно уже прочно вошло в солдатский лексикон. Писала о бондаревцах и фронтовая печать. Я сам читал. Мы, которые недавно прибыли, конечно, не осмеливались сами себя так именовать, но когда сегодня утром начальник штаба дивизии Борщев назвал нас бондаревцами, нам, честно скажу, было приятно. Хотя он при этом заметил, что назвал нас так авансом, а вот, когда добудем «языка», тогда мы станем настоящими бондаревцами.