Иван Кононенко - Не вернуться назад...

Когда пришедшие на связь встретились, «старик-недоумок», обладавший исключительным слухом, без напряжения уловил на расстоянии суть их беседы.

— Почему не приходили на явку? — сердито спросил Гусев.

— Не мог вырваться, служба…

— Служба… Больше так не делайте. Что нового?

— Новости есть, я все написал, но побоялся взять с собой.

— Ладно. В пятницу я заеду в госпиталь, передадите. Только без фокусов. Ясно?

— Ясно.

Дальнейшие события развивались быстрее, чем мы могли предположить. Из особого отдела, обслуживавшего тыловые части фронта, позвонили и передали, что вчера к их оперработнику обратилась девушка из фронтовой продовольственной базы и попросила сообщить о себе Кленову или Андрееву. Назвала себя Ольгой. Никаких других данных о себе девушка не сообщила.

Андреев выехал на базу немедленно, и к обеду был уже там. Под Ольгой у нас значилась Галина. Но идти к ней Андреев, помня наставление Кленова, не рискнул: за ней могли наблюдать.

Встретился с ней только вечером следующего дня. Галина рассказала о событиях, происшедших с ней за последнее время.

Сроки подготовки к работе в тылу частей Красной Армии сократили до минимума — начальство поторапливало Вестгофа и Фурмана, и они вынуждены были рапортовать, что радистка почти готова. Того, что за линией фронта Галина могла открыться, не опасались: она будет под постоянным наблюдением напарника. Да и на базе, куда ее должны были устроить, работал свой человек — Гусев. К тому же Галине, если она все-таки обратится к чекистам, нечем будет оправдать неожиданное свое появление, когда ее группа не вернулась. Чудом удалось сбежать из гестапо? Такого почти не случается. К тому же где доказательства, что ее допрашивали? Следы побоев? Их нет. А ведь в гестапо пряниками не кормят… Следовательно, прикидывали Вестгоф и Фурман, ей оставалось одно — работать на них и молчать.

Со вторым членом группы ее познакомили буквально накануне вылета. Одетый в форму советского лейтенанта, он действительно был похож на русского. Галина, оглядывая его, с трудом верила, что перед ней — враг.

Приехали Фурман и Вестгоф. Они вместе ужинали и беседовали — последний раз перед расставанием. Спустя час или полтора машина мчала их на полевой аэродром. Последний инструктаж Фурман проводил сам.

Ближе к ночи самолет поднялся в воздух и взял курс на восток… Опустились они в полной темноте. Тотчас закопали парашюты. Галина настаивала: надо поскорей выбираться из леса — подальше от места приземления. Но лейтенант, взглянув на светящийся циферблат часов, жестко ответил: будем дожидаться рассвета. Шел мелкий дождь вперемежку со снегом, и ожидание было бесконечным. Но вот на востоке начало сереть, и они вышли к шоссе. Буквально через минуту на повороте показалась полуторка. Напарник поднял руку, и машина остановилась. Что-то сказав сидящему с шофером командиру, спутник помог Галине забраться в кузов, залез сам, и машина тронулась. Не доезжая до города километра три, лейтенант постучал по кабине.

— Поезжай с ними дальше. Этот, — указал он на кабину, — поможет тебе устроиться на работу: я сказал ему, что ты беженка, жена командира. — На недоуменный взгляд Галины он бросил: — Обо мне никому ни слова. Сам найду, когда понадобишься. — Перемахнул через борт и зашагал, не оглядываясь, к деревне.

Военный, доставивший ее в часть, действительно помог Галине устроиться на работу. Тут же по приезде он доложил о беженке командиру, вручил штабистам документы прибывшей, и вскоре ей сообщили, что она может поступать в распоряжение товарища Гусева — офицера, доставившего ее на машине в часть.

С тех пор, рассказывала дальше Галина, своего напарника она не видела и не знает, где он.

— Как зовут твоего лейтенанта? — спросил Андреев.

— Зовут? Не знаю. А фамилия — Брюханов…

Андреев слегка усмехнулся.

— А Гусев к тебе ни с какими просьбами не обращался?

— Вот об этом я и хотела с вами поговорить. Вчера он сообщил мне, где находится рация, сказал, что теперь я должна работать с ним. А рация в пустой землянке зарыта, их здесь много…

Спустя несколько дней мы взяли этого Гусева, когда он вынимал рацию из тайника…

рошло две недели, как Наталья Михайловна отчиталась о выполнении задания и поселилась в этой гостинице. Обещали позвонить или вызвать и сказать, что ей дальше делать. Но до сих пор не вызывали и не звонили, хотя человек, который встречал ее на вокзале, заверил, что о ней помнят и обязательно вызовут. Правда, устроилась она неплохо, получила талоны на питание, приличный номер, в который иногда подавали даже горячую воду. Уже два раза побывала в театре, ходила в музей, в кино. Днем выходила в город, на часик-полтора. Шла несколько кварталов вдоль широкой улицы, шумной и многолюдной в мирное время, сейчас какой-то угрюмо-суровой, холодной и неуютной. По пути заходила иногда в магазины, просто так посмотреть: покупать ей ничего не нужно, да и продавалось там почти все по карточкам. На улице и в магазинах людей было мало. Все куда-то спешили по делам, были сдержанны и озабочены.

Наталья Михайловна возвращалась к себе в номер, обедала, а затем садилась в глубокое кресло и, подобрав ноги, продолжала вязать или читать. Все время думала о школе, где работала до войны, о своих учениках, о родственниках, которых разбросала война, но чаще всего о сыне и муже. От сына получила недавно сразу два письма. В тот день, когда на вокзале ее встретил Василий Дмитриевич, он тут же вручил ей эти два дорогих треугольничка. Она их перечитывала по нескольку раз в день. Женя писал, что все у него нормально, воюет с врагом у стен города Ленина. Но на фронте все может быть каждую минуту. Пока шли письма… Но об этом не нужно думать… Она никак не могла представить сына солдатом. Всякий раз, когда думала о нем, Женя вставал перед ней школьником, еще мальчишкой, таким, каким он был, когда началась война, когда они вдвоем в первый день войны уехали с границы в Саратовскую область, где он ходил в десятый класс и откуда добровольно ушел на фронт.

Долгое время не знала о муже. Вспоминала то памятное утро, когда он прискакал домой на лошади с границы, где уже шел бой, посадил ее и сына в кузов переполненного грузовика, который уходил с эвакуированными в тыл. Грузовик тронулся, а Степан остался стоять на месте, грустный и озабоченный, и все махал им рукой, пока машина не скрылась за поворотом. Так он и стоял всегда у нее перед глазами, в ладно пригнанном летнем обмундировании, со шпалой в петлице и в слегка надвинутой на лоб зеленой фуражке. О его судьбе тогда ничего не знали и в Москве…