Григорий Полянкер - Старый Сантос и его потомки

Так заведено было в этом краю испокон веку. И никого это не удивляло. И ни для кого это не было необычным явлением.

Первое мая и Великий Октябрь издавна праздновали совместно. С флагами и плакатами, с оркестрами и песнями колонны демонстрантов из Ружицы и Лукашивки собирались на площади, как раз посередине — между селом и местечком. И на двух языках звучали речи ораторов. А после митинга, после того как прозвучали речи ораторов, представителей двух сторон, шумные певучие колонны тянулись по улицам Ружицы, затем Лукашивки или наоборот. День-деньской до глубокой ночи в домах, на опушке леса, у родника пили вино, гуляли и танцевали, а вечером в клубе уже гремел концерт самодеятельности… А праздновали здесь новые праздники, равно как и старые, и ко всем праздникам относились с одинаковым почтением.

Так повелось с тех самых пор, как избавились от ига помещиков и богатеев, когда организовались по сторонам крутого яра артели, а может быть, это произошло еще раньше, с той поры, как породнились смежные села и межи их перепутались…

И радости и печали — все было здесь общим. И легче было в беде и веселее в радости.

Много лет тому назад произошло здесь несчастье.

Небольшая церковь, которая и поныне стоит в «нейтральной зоне», — между Лукашивкой и Ружицей, — как-то поздно ночью вспыхнула пожаром. Недосмотр Данилы Савчука — старшего пастуха из Лукашивки и временно исполняющего обязанности старосты церковки — привел к беде. Случайно он позабыл накануне после богослужения погасить одну свечу. Постепенно загорелся стол, огонь перебросился на стены, двери, а ветер, залетевший с Днестра, раздул пламя…

Так случилось, что первым заметил пожар бондарь Менаша, закадычный друг и приятель Данилы Савчука, с которым вместе служил еще в первую империалистическую войну в одном полку и в одной роте, а позже, после революции, — в кавалерии у Семена Михайловича Буденного…

Недолго думая, Менаша поднял с постелей мужчин соседних домов, и, вооружившись ведрами, кишкой-брандспойтом, огромной пожарной бочкой, они дружно двинулись тушить пожар. Вытащив из церкви иконы, хоругви, коврики и все, что еще можно было спасти, стали заливать огонь водой. Пока Савчук прибежал сюда с несколькими соседями, бондарь Менаша уже почти полностью успел погасить пожар. Дабы выручить друга из беды, Менаша на следующее утро взял себе в помощники двух дружков-плотников, столяра и маляра в придачу. Они взялись за ремонт здания. Пришел и Данило Савчук со своими товарищами. Работа закипела. И через несколько дней все было налажено, выкрашено, восстановлено. Помещение выглядело куда лучше прежнего, и Данило, и прихожане были в восторге, не знали, как отблагодарить бондаря Менашу и его соседей.

Старший лукашивский пастух Данило Савчук — он же временно исполняющий обязанности церковного старосты — не столь уже набожен, как кое-кому может показаться. Скорей всего он является активным атеистом-безбожником. Но как же он взял на себя такую нагрузку? А дело было так.

Данило Савчук обладает отличным баритоном. Он давненько поет в клубном хоре. Случилось, что он как-то в праздник забрел в церковь, когда там пел небольшой церковный хор в составе трех старушек и одного старика. Тут Данило возьми да и присоединись к этому хору. Это людям понравилось, батюшке еще больше, и с тех пор его осаждали просьбами хоть изредка спеть. Так он постепенно втянулся, сам не понимая, каким образом к нему попал ключ от церкви. С тех пор по большим праздникам он открывает и закрывает помещение. Сколько он ни просил прихожан, чтобы его освободили от этих обязанностей, ему это не помогало. Его чуть не насильно сделали временным старостой, посулив, как только подберут подходящего человека на этот пост, сразу же освободить и забрать ключ. Но, как на грех, пока не оказывалось желающих стать старостой. Сколько он ни доказывал, что неудобно и некрасиво старому солдату, к тому же еще бывшему буденновцу и человеку, занимающему в артели не последнее место, быть старостой… «Что поделаешь, — отвечали ему, — придется потерпеть, пока найдется охотник сменить тебя на этом посту». Человек он по натуре добродушный, и когда к нему приходят каждый день старики верующие и просят его еще немного потерпеть, тут уж ничего не поделаешь! Приходится скрепя сердце соглашаться.

Когда после пожара отремонтировали церковь, Данило Савчук сказал бондарю Менаше, что он хоть и не верующий, но подобно тем, которые верят в бога и ходят аккуратно в церковь, никогда не забудет, как Менаша и его соседи погасили пожар и помогли отремонтировать помещение, не забудет, как они спасли от огня церковную утварь — хоругви, евангелие, иконы… Он был главным виновником пожара! Староста — пусть временный! — запирает церковь и забывает погасить свечу! Слава богу, что все обошлось благополучно для Данилы! И этого он никогда не забудет.

Вечером, после того как закопчен был ремонт помещения, Данило Савчук и бондарь Менаша сидели на широких ступенях церкви. На газете лежала закуска и стояла сулея доброго вина. Они пили, закусывали, покуривали и вели тихую неторопливую беседу. Теперь никто никуда не спешил, а сулея еще полна была живительного напитка. Данило всегда был откровенен со своим старым другом, а теперь особенно. Опрокинув стаканчик-другой, он подкручивал длинные усы пепельного цвета, придававшие ему вид старого, бывалого казака, хотя был он смирным, тихим добряком, о чем красноречиво свидетельствовало его круглое, обросшее седоватой щетиной лицо, и повторял одно и то же:

— Да, браток Менаша, ты меня просто выручил из беды. Из большой беды ты меня выручил! Разрази меня гром небесный, Менаша, если, неправду говорю тебе. Еще поставлю тебе такой магарыч, что ты у меня три дня подряд будешь танцевать фрейлахс и гопак!

Данило смолк на минутку, хитровато улыбнулся и продолжал:

— Ты знаешь, дорогой, если б я уже смог кому-нибудь сдать этот злополучный ключ, то поставил бы тебе двойной магарыч. Ведро вина поставил бы. Ну на кой мне лях это дело? К лицу ли? Разве я не замечаю, как люди тихонько посмеиваются надо мной и зубоскалят? Сколько ни хожу в церковь, а Иисуса Христа только на иконах и вижу. Ни разу не видел, чтобы он воскрес по-настоящему! Но что я могу поделать, когда ключ при мне! Батя сюда ходил, пел, дед ходил, не пропускал ни одного богослужения. А теперь меня втянули в это дело… Я слыхал, что эту церковь строил еще мой прадед. Хорошим плотником, говорят, был… Неплохое здание соорудил. Правда? И купол точно как в городе… Тоже работа прадеда… Зачем же ей гореть? Кому она мешает? Пусть себе стоит на здоровье! Не так ли? А ключ все равно отдам!..

Менаша хорошо понимал состояние Данилы. То же самое мог бы и он, Менаша, рассказать о старой синагоге, которая частенько пустует, за исключением пасхи и судного дня… Он редко туда заглядывает… Вот и в церкви не очень-то густо. Правда, когда Данило поет, людей становится побольше. Для синагоги также трудно найти человека, который хотел бы быть старостой — габе, захотел стать у амвона править молитву в субботу или в праздник. О молодых уже нечего и говорить, те и порога не переступают, да и старики не имеют особого желания заглядывать туда. Висит на массивных дверях большой замок, как двухпудовая гиря, и когда старый служка габе помер, еле упросили Меера Шпигеля взять ключ. Открывает он этот замок только по большим праздникам. И самому приходится на своих костылях быть здесь и служкой, и кантором, и всем… Должность, надо сказать, не такая уж легкая. К тому же как-то неудобно сторожу заниматься божественным. Но, действительно, что поделаешь, когда никто не желает браться за это. Десяток-другой стариков ходят молиться, вот они и упросили Меера Шпигеля быть старостой в синагоге, пока подберут другого охотника на его пост. А Меер по природе человек добрый — люди просят, как отказать?