Григорий Полянкер - Старый Сантос и его потомки

Милостивый государь, Дмитрий Николаевич.

Отношение ко мне в. высокопр-ва от 1-го сего июня за № 6425-м о положении дела в сенате о содержащихся с 1833 года за грабительство в гор. Летичеве Подольской губернии арестантах я имел счастье представлять Государю Императору, и Его Величество изволил оное рассматривать в С.-Петербурге 5-го июня…

«Приговор У головной палаты.

Подольская Уголовная палата решением, состоявшимся 12-го декабря 1834 года, заключила: 1-е). Поелику подсудимые, исключенные из военного ведомства в гражданское — Михайло Борщук, Игнатий Баранецкий, Кость Заворотный, который умер, и Василий Галунюк… Наказать четырех из них в г. Летичеве публично через палача кнутом: Борщука — 40, Баранецкого — 35, Волощука и Галунюка каждого 30 ударами и, поставив на них указные знаки, сослать в Сибирь в каторжную работу.

О Заворотном же за смертью его заключение не делалось. 2-е). Подсудимого Федора Зелинского лишить дворянского достоинства, называющуюся женой его Анну наказать в гор. Летичеве публично чрез палача кнутом 12 ударами и потом, без поставления указных знаков, сослать обоих в Сибирь в каторжную работу… 8-е). Еврея Лейбу Иоселевича Войнбойма также наказать кнутом 25-ю ударами и, поставя указные знаки, сослать в Сибирь в каторжную работу… 11-е). Крестьянина Криворучка, он же Безручка, наказать кнутом 5-ю ударами и потом, поставив на нем указные знаки, сослать в Сибирь в каторжную работу…»

«1838 г. Июня 27.

Комиссия усматривает, что решением Правительствующего сената присуждено в удовлетворение Поплинской, за ограбление у нее разбойниками Кармалюком, Андреем и дезертиром Копчуком имущества, обратить имение только тех лиц, которые Правительствующим сенатом оставлены в сильном подозрении по участию в сем грабеже и которые приговорены к наказанию.

Но как из производства дела сего видно: 1-е). Что означенные разбойники имели связи с евреями м. Деражни, передерживались в домах томашних евреев Кипермана и Спивака, а также с деражнянскими евреями Фалыком, Корфом и Гофштейном отправились из м. Деражни на разбой и, ограбив Поплинскую, скрылись с похищенными у нее вещами в том же местечке, что все подтверждается присяжными показаниями свидетелей и открытыми при следствии в м. Деражне следами и приметами. 2-е). Что в таковых поступках сих евреев, принимавших столь деятельное участие в ограблении Поплинской, деражнянское еврейское общество не могло не знать, ибо на повальных обысках о сих евреях именно показано, что они и прежде… были судимы и наказываемы…

— Вот теперь, когда прочитали документы, вы уже можете себе представить, — продолжает Симха Кушнир, — что у нас творилось после того ужасного процесса и убийства царскими извергами народного бунтаря Устима Кармалюка. Судили, пороли до полусмерти и отправляли на каторгу сотни и сотни повстанцев и их сообщников. А я вам привел только несколько документов и фамилий: украинцев, русских, евреев из Деражни, Литина, Бара — их постигла одна участь. Да разве всех перечислишь?

Очень много народу погибло в тюрьмах, на каторге, многих до смерти запороли розгами на площадях и в крепости Каменец-Подольска. И среди пострадавших было также несколько сот евреев-ремесленников, помогавших Кармалюку.

А тем родичам, которые остались в местечках, — я имею в виду родичей, сосланных в Сибирь на каторгу, — тоже жилось несладко. Думаете, их мало терзали, мучили, мало издевались над ними? Кончилось тем, что они не могли перенести издевательств и унижения и вынуждены были бросить свои очаги и бежать куда глаза глядят. Сотни семей бежали. С домашним скарбом, с малышами и стариками шли в поисках жилья, работы, спокойной жизни бедные ремесленники Подолии, брели по дорогам Украины… Одни подались в херсонские степи, в недавно созданные еврейские переселенческие колонии, иные пошли вдоль Днестра. Но куда бы эти люди ни пришли, жандармы и старосты, узнав, что они связаны были с повстанцами Кармалюка, беспощадно преследовали их.

Высокие начальники строго приказали: «Если кто-либо из местных крестьян приютит беженцев — пособников бунтарей, тот будет сурово наказан. Никого не пускать без особого на то дозволения местных властей… За неповиновение всех ждет жестокая кара…»

Да разве все расскажешь, как люди бедствовали, — продолжает Симха Кушнир. — Немало их умирало в пути от болезней, холода и голода. Кто-то из ходоков, покинувших Деражню, узнал, что довольно далеко по Днестру, среди курганов и крутых яров, находится старое селение Ружица. Там живут люди, разводят виноград, разрабатывают каменные карьеры и производят мельничные жернова, бруски и прочее. Смелые люди живут там, не дают себя в обиду, хоть помещики и черносотенцы пытаются их притеснять, провоцируют, строят против них всякие козни. Ружичане — народ крепкий, могут дать сдачи, когда на них наседают.

Короче говоря, ходоки решили: чем черт не шутит, когда бог спит? Пойдут в Ружицу и попытают счастья. Хороших мастеровых везде примут с распростертыми объятиями.

И собрались ходоки в Ружицу. Ружичане хорошо их встретили, приютили, дали каждому работу, уголок.

Выслушав историю мытарств и гонений, ружичане вспомнили, как их предки в давние времена странствовали, искали крышу над головой, как над ними издевались, пока они не прибились к берегу. И хотя пришлые люди были разного склада, по природе своей веселые и неунывающие, а старые поселенцы — потомки Ицхака Сантоса — скупые на слова, суровые внешне и нелюдимы, все же они вскоре сошлись, породнились даже, ибо и те и эти были подлинными тружениками, честно зарабатывали свой кусок хлеба, короче говоря, вскоре и они нашли общий язык…

Ружица быстро разрасталась. И чем больше росла, тем больше людей сюда прибывало, что в конце концов вызвало недовольство со стороны графа. Ясновельможный пан Потоцкий хотел было изгнать поселенцев, выдумывал против них всякие небылицы, пытался даже опорочить их в глазах друг друга, но поссорить их ему не удавалось. Не помогли ему и суды, тяжбы, которые завели его экономы.

Ружичане, опережая события, отправляли ходоков в Санкт-Петербург с жалобами, и на время их оставляли в покое…

Когда Симха Кушнир доходит до истории с ружичанскими ходоками, он достает из ящика своего стола заветную книгу и начинает читать стихи, которые он давным-давно написал по этому поводу. Стихи полностью посвящены тем временам, когда народ страдал и мучился под царским игом. Стихи, надо сказать, не ахти какие, к тому же все односельчане уже слыхали их неоднократно, но из вежливости и уважения к этому доброму, отзывчивому и немного смешному бухгалтеру слушали снова. Правда, когда он брался за свои стихи, некоторые пытались возражать: