Григорий Полянкер - Старый Сантос и его потомки

— Кто ты, старик, и зачем прячешься? Как звать?

— Звать, как мать нарекла, — важно ответил хромой, подбивая рукой широкую бороду, — а по фамилии Чубенко…

— Та-ак… Ясно… А ты кто же будешь, коммунист, еврей или активист? А может, партизан или комиссар?..

Лишь тогда, когда Чубенко ответил, что он не коммунист, не комиссар, не еврей, а сторож райисполкома, Степан немного успокоился. Правда, старик все же имел какое-то отношение к советской власти и этим был начисто уязвим и опорочен в глазах полицая, его также надлежало бы отвести в комендатуру на допрос, но Степану пришла в голову мысль уговорить старика стать у него, Степана, сторожем и конюхом заодно. Он будет охранять его дом, убирать, сторожить награбленное добро. Чем плохо?

И старик из двух зол выбрал меньшее: «контракт» был тут же заключен…

Полицай сообщил, что он уже в Яшполе при деле и никто пальцем не тронет Чубенко, если, конечно, он будет верой и правдой служить Чураю. Что касается его прежней службы в исполкоме, то это останется тайной для немецкой комендатуры. Многих благ Степан ему не обещает, но кусок хлеба и кулеш он будет получать. Штаны и рубаху получит тоже.

Прежде всего Степан приказал своему сторожу очистить сарай и устроить в нем лошадь, достать для нее сена и овса, хорошо кормить. Затем подмести и убрать в доме, приготовить что-нибудь поесть, конечно со шнапсом…

Лука Чубенко смотрел на хозяина ироническими мутноватыми глазами, чуть с ехидцей. Переспросить, какой пост он занимает в полиции, побоялся, но, как бы там ни было, думал старик, раз на плече карабин, а на рукаве белая повязка и если разговаривает таким тоном, да еще новая власть выделила ему коняку, — стало быть, начальство. И придется молчать и подчиняться.

И старик взялся за работу.

Нельзя, конечно, сказать, что эта работа нравилась старику. В исполкоме он каждый день видел перед собой много хороших и учтивых людей, которые с уважением относились к нему. Сам председатель постоянно здоровался с ним за руку и величал не иначе как Лукой Ивановичем. А этот все время хамит. Но что поделаешь, раз уж не успел выехать со всеми, значит, придется подчиняться этому хаму. Никуда не денешься!

Степан, заложив руки назад, как истый хозяин, ходил взад и вперед по дому, отдавая распоряжения старику.

Что можно сделать, если перед тобой бандит, а ты безоружный и потому безответный?.. По приказу хозяина старик переставил мебель, сжег какие-то бумаги, книги, вымыл полы, привел в порядок сарай для лошади.

А Степан лежал на кровати, задрав ноги, и думал о том, какая чудесная мысль пришла ему тогда в голову — взять к себе старика. Теперь будет кому смотреть за домом, за всем добром, которое он приволок из соседних домов. А там видно будет.

Весь день Лука возился с уборкой и, часто поднимая глаза на пожилого, седого человека, который смотрел прямо на него с большого портрета в дубовой раме, чувствовал, как сердце пронизывает острая боль. В самом деле, кто в Яшполе не знал этого доброго человека, директора десятилетки Натана Исааковича Гросберга, заслуженного учителя республики, который вывел в люди не одно поколение учеников! У него учились оба сына Чубенко, которые в один день ушли на фронт. Старый учитель успел эвакуироваться, бросив все, что было в доме, позабыв даже снять портрет.

Вот она — жизнь! Пришел в чужой дом какой-то подонок, холуй с белой повязкой и расположился в директорской квартире, как у себя дома! Какой хороший человек был этот учитель! Весь город относился к нему с особым уважением, а этот полицай валяется в грязных сапогах на его постели. Награбил, где только можно, и он, Чубенко, должен охранять это добро. С каким удовольствием он стащил бы этого бандита с кровати и размозжил бы его плоскую башку! Подумать только: пока он, Чубенко, мыл полы, Чурай уже три раза смотался в город и притащил еще несколько тюков. И что он собирается делать с этим добром — магазин открыть, в могилу с собой унести? Луке он строго-настрого приказал беречь все до последней нитки, чтобы ничего из награбленного не пропало и чтобы никого не пускал в дом.

Выпив два стакана вишневки, вытерев сапоги шторами и схватив карабин, Степан понесся как ошалелый на службу. Оттуда, со стороны комендатуры, то и дело слышались выстрелы, крики…

Старик стоял у окна и прислушивался к душераздирающим женским воплям, проклиная мерзкого хозяина и горькую свою судьбу… Зачем он дожил до этого дня? Сердце разрывалось, когда видел, как полицаи, такие же шалопаи, как и его хозяин, а с ними — немцы с огромными волкодавами гнали толпы людей в комендатуру. Там их избивали, затравливали собаками. Старик не представлял себе, чем эти люди провинились перед оккупантами. «Придет день, — думал он, — Степану в пьяном виде что-нибудь померещится, и он погонит точно так же на муки меня и мою старуху, которая сидит в подвале и боится выглянуть на свет божий».

Однажды поздно ночью ввалился пьяный Степан, окинул старика блуждающим взором и промычал:

— Подавай к столу, комиссар! Жрать охота! И миску воды нагрей, буду мыться…

Старик молча пошел в кухню, вытащил жбан воды из печи и кивнул хозяину, что он, мол, может идти мыться после трудов праведных.

— Туда! — рявкнул Чурай, показывая на спальню. — Там буду мыться. Возьми мыло, тряпку, будешь мне спину тереть. Да живо, сатана, ты что, оглох? Коль оглох, то я тебе сейчас слух верну! — кивнул он на карабин, стоявший в углу. — Своим большевикам-начальникам ты небось хорошо служил, мочалил им спины, а когда паша власть пришла, так ты оглох, не слышишь? А может, брезгуешь? Скажи мне спасибо, что я тебя взял к себе, а не потащил в комендатуру, чтобы с тебя три шкуры спустили и бросили в подвал, как тех коммунистов и евреев… Может, хочешь, Чтобы я тебя познакомил с Гансом Шпильке, так я это сделаю! Многие из ваших уже там… А ты у меня на службе…

Лука послушно принес полотенце, миску, презрительно и брезгливо взглянул на обнаженную волосатую спину полицая и стал поливать ее водой.

— Что-то не припомню, чтобы коммунисты приказывали мне спины им мыть. Хоть бы постеснялся моих седин… Был сторожем в исполкоме. Отдежурю свои восемь часов — и ухожу домой. А ты, господин начальник, заставляешь меня такое делать!.. — тихо хриплым голосом говорил старик.

— Рассказывай, старый дурень! — перебил его Степан. — Ты, наверно, сам был коммунистом или комиссаром! Прикидываешься! У тебя, наверное, есть красная книжечка… Твое счастье, что я тебя жалею, а то быть бы тебе на том свете… Расстрелял бы тебя комендант Шпильке, как миленького. У него разговор короткий… Сливай, сатана, чего мямлишь? Тебя надо было расстрелять или бросить туда, в подвал, вместе со всеми подпольщиками и комиссарами… Знал бы тогда!