Григорий Полянкер - Старый Сантос и его потомки

Кузьма Матяш снял шапку, поклонился солдатам и сказал:

— Что вы, Рейзл? За что вы нас должны благодарить? За то, что в самое тяжелое время мы оставались людьми? А как могло быть иначе? А вы, соседи, разве поступили б иначе, если бы с нами так случилось? Нет, никого не надо благодарить, мы поступили так, как люди должны поступать… Мы же советские граждане…

Загудели моторы, и все обернулись. С крутой горы, гремя гусеницами, спускались к берегу Днестра тапки, автомашины… Впереди ехали саперы, на необычных автомобилях красовались пузатые понтоны. Никогда еще не был так оживлен и многолюден берег Днестра. Недалеко от Ружицы и Лукашивки саперные подразделения стали наводить переправу, чтобы советские войска продвигались дальше, на запад.

Вскоре раздался стук топоров и лопат. И бондарь восторженно сказал:

— Ну, родные мои, вот это уже паша музыка! В добрый час!

Гедалья Сантос взял лопату и промолвил:

— Давайте пойдем к берегу, поможем нашим воинам построить переправу. Дело не ждет. Надо подставить плечо…

Через несколько минут жители Ружицы и Лукашивки встали рядом с солдатами. Тесали бревна, пилили доски, рыли землю, ровняли дорогу к понтонному мосту. Истосковавшиеся по настоящей работе люди трудились не покладая рук.

По понтонам, которые слегка покачивались на волнах Днестра, пошли колонны на запад.

Молодые хлопцы взяли в руки винтовки и автоматы и ушли вместе с частями. Они шли гнать врага с родной советской земли.

А те, что остались в Ружице и Лукашивке, не знали, за что хвататься, что делать прежде всего.

Вечером все собрались в доме Кузьмы Матяша, где уже сидело много соседей. Надо было потолковать, посоветоваться, за что в первую очередь приняться. Весна обещала быть бурной, времени оставалось в обрез.

Гедалья Сантос, дымя цигаркой, сказал:

— Вот что, дорогие друзья! Мне кажется, что врозь никто ничего не сделает. Все надо начинать сначала. Нужно взяться гуртом, собрать свои силы, чтобы дать лад запущенному хозяйству. К великому несчастью, нет в живых нашего Петра Гатчинского, нет Переца Мазура. Пусть будет пухом им земля. Многие не дожили до этого счастливого весеннего дня. Вот и думается: хорошо бы создать в Ружице и Лукашивке единое хозяйство, единую артель, и всем нам тогда будет легче и веселее… Годы войны нас породнили навечно. Сбратались мы. Дружно жили наши деды и прадеды на этой земле, и нам надлежит жить и трудиться дружно.

— Вот это правильно! Верно ты сказал, Гедалья! — одобрил Данило Савчук.

— И я так думаю! — поддержал его Полищук. — Сказано ведь умными людьми: надо чувствовать всегда плечо соседа, тогда никакая опасность не страшна…

— Разом даже батьку легче лупцевать… — пошутил кто-то.

Кузьма Матяш внимательно слушал соседей.

— Что ж, — сказал он, — и мне кажется, что это верно: хозяйничать нынче надо разом. У меня, по правде говоря, давно уже вызрел такой план. Наших председателей и многих, очень многих прекрасных людей забрала война. Вернется наше районное начальство — попросим, чтобы нам помогли организовать на этой земле новое хозяйство, новую артель, и еще попросим, чтобы нам разрешили назвать нашу артель именем Ленина!..

Наутро, впервые после нескончаемой фашистской ночи, на площади у конторы раздался удар гонга. Это Данило Савчук сзывал народ на первое собрание.

Со всех сторон Ружицы и Лукашивки люди спешили на большой сход, на большой совет.

Потом народ дружно вышел в поле, на плантации. И задымилась, ожила земля.

Леся надеялась, что среди воинов, которые первыми придут сюда, безусловно, будет и ее любимый. Она не переставала о нем думать, и когда ей сообщили, что наши пришли, она схватила дочь на руки и побежала в Ружицу, где толпы восторженных людей уже встречали советских воинов.

Она всматривалась в загорелые лица молодых и пожилых, лихорадочно искала среди них своего, но не находила.

Позднее, когда возвели понтонный мост невдалеке от поселка и на запад потянулись колонна за колонной, Леся стояла на краю дороги, оглушаемая скрежетом металла и ревом моторов, и жадно всматривалась в усталые лица солдат и командиров. Особенно сильно забилось сердце, когда она увидела танки, приближавшиеся к переправе. Возможно, Самуил где-то там, в грозной машине? Но как же его увидишь, как найдешь среди этого грохота и облаков едкой пыли? К тому же не все танкисты стоят, высунувшись до половины из открытых люков…

Еще одна колонна прошла, но своего милого Леся так и не увидела. И совсем пала духом, печально отошла в сторону. Если б он был среди этих танкистов, то непременно выглянул бы из люка, как другие это делали, — хоть на мгновенье выглянул бы. Ведь это его родной край. Он ведь знает, с каким нетерпением она ждет мужа… Здесь живут его мать и отец, родня, его дочь и она, Леся… Он, конечно, рвался сюда… Так где же он?

Самуил не пришел. И впервые за все время она с болью подумала, что его уже нет в живых, что он погиб и она осталась вдовой-солдаткой, как многие в округе. Леся потеряла покой. Завидовала Руте, которая в это время была где-то рядом со своим любимым, на войне, и ей не приходилось переживать то, что переживает она, Леся, теперь… Как бы Руте ни было тяжело, она вместе с Симоном. Что по сравнению с этим все тяготы?

Столько людей проходит мимо, а того, кто нужен Лесе, нет и нет. Какая жестокость. Какой печальный удел. Огромная радость, охватившая всех в Ружице и Лукашивке, для нее померкла, и щемящая боль обжигала сердце.

Леся долго стояла на перекрестке. Потом отвела девочку к бабушке, а сама побежала к переправе помогать носить бревна и пилить доски. Надеялась, что так ей будет легче на душе. А шум проходящих колонн постепенно затихал. Она видела, как последние машины перебрались на ту сторону Днестра. Все затихло, и только понтоны мерно покачивались на реке. Леся, удрученная, отправилась домой. Какая она несчастливая! Вот и кончилась ее жизнь! Она уж никогда никого не сможет полюбить, не сможет начать все сначала.

Рано утром, когда взошло солнце, Леся накормила дочку, причесала, одела, собрала игрушки, велела никуда не уходить, слушаться бабушку, а сама пошла по поселку собирать детей-школьников.

Вскоре почти все были в сборе. С шумливой детворой опа отправилась к разрушенному зданию школы.

Леся знала, сколько глаз будут смотреть на нее, и понимала, что не должна показывать свое горе. Она надела ту же юбку и ту же вышитую блузку, в которых была в тот памятный вечер, когда прощалась с любимым.

Впервые за эти годы в запущенный и захламленный школьный двор собралось столько детворы. Леся заметила, что и ребята сильно изменились, в их глазах еще таилась тревога, и они настораживались, когда за Днестром усиливалась канонада. Ребята были старательные и послушные, послушнее, чем когда бы то ни было, любое указание своей учительницы выполняли быстро и тщательно.