Григорий Полянкер - Старый Сантос и его потомки

Но однажды под вечер, когда она принесла похоронку солдатке, на руках которой было трое маленьких детей, и увидела, что творится с этой несчастной вдовой, Рейзл окончательно решила, что на этом ставит точку. Больше она не почтальон. Пусть ее режут на куски — она не возьмет в руки сумку.

В тот же вечер Рейзл побежала к Пинхасу Сантосу и стала жаловаться на свою горькую бабью долю.

— Товарищ профессор, есть у меня к вам огромная просьба. Будьте так добры и милостивы, посмотрите, что происходит с моими нервами.

Она присела на стул и взволнованно начала рассказывать со всеми подробностями, что произошло с ней и почему она решила бросить работу. Пинхас Сантос вежливо остановил ее. На его добродушном лице появилась грустная улыбка, которая всем уже была здесь так знакома.

— Рейзл, дорогая, — сказал он, — может быть, вы посоветуете, что мне делать с моими нервами? Вы думаете, что мне легче, чем вам? Однако, несмотря ни на что, я креплюсь и делаю все, что могу делать для людей… И вы со временем отдохнете, придете в себя и сможете не то что на почте работать, но и в кузне… Война!.. Столько мук пережили мы, а сколько еще придется пережить, пока жизнь войдет в свою колею!..

Профессор с утра ходил на виноградную плантацию и трудился наравне со всеми. Орудуя лопатой, он вспоминал свою молодость. Как давно это было, когда стоял на этих курганах, на этом крутом склоне, сбегающем ровными террасами к Днестру, и сажал молодые саженцы-лозы. Люди истосковались по работе за эти мучительные годы и теперь трудились с упоением. Профессор также проникся к этой работе особой любовью. Хотелось поскорее сделать все возможное, чтобы эти склоны расцвели, как в былые годы. Но его мучила неизвестность: как там, дома, все ли благополучно и скоро ли можно будет поехать в Москву, вернуться к своей семье, к своей работе? Домашние, наверное, давно считают его погибшим. Теперь он вернется, и это будет как возвращение с того света…

Он написал письмо и ждал ответа. Рейзл мечтала принести профессору весточку из дому. Она ждала писем и от своих детей и внуков, которых судьба, очевидно, разбросала по разным городам.

В один из дней к полуразрушенному зданию почты подкатил потрепанный, видавший виды старый грузовичок, из него выгрузили целый ворох писем, газет, журналов.

Рейзл была до того озабочена сортировкой писем, что не заметила, как из кузова выбрался стройный, с бледным, заросшим лицом молодой человек. Он был без ноги и, видно, еще не научился как следует передвигаться на костылях. Его карие глаза блестели, затаив в себе былую муку и боль. За плечами свисал солдатский мешок, а на изрядно вылинявшей солдатской гимнастерке сверкало несколько боевых орденов и медалей.

Стоял полдень. Нещадно палило солнце; улицы поселка были безлюдны — все работали в поле, на плантациях, только в другом конце Ружицы шагал, напевая песенку, юродивый Шома с двумя ведрами холодной родниковой воды. Ни бог, ни черт не знает, куда он таскал эту воду: в домах было пусто и ни одна хозяйка его не встретит, не покормит за труды…

Приехавший стоял на дороге, оглядывался. Он вдруг узнал почтальоншу, которая стояла на крыльце и разбирала только что прибывшие письма.

— Здравствуйте, тетя Рейзл, — сказал он негромко. — Своих не узнаете?

Несколько секунд Рейзл стояла растерянная, не узнавая этого человека. Она закусила нижнюю губу и, напрягая память, пыталась вспомнить, откуда она знает этого человека.

И вдруг всплеснула руками и закричала не своим голосом:

— Боже мой, могу поклясться, что знаю этого человека! Самуил? Шмулик, сын Сантоса?!

Она широко раскрыла глаза, отложила в сторону письма и бросилась его обнимать.

— Ой, жить тебе и жить, Шмулик, сынок!

И заплакала навзрыд, обняла его и, осыпая поцелуями, громко причитала:

— Как же это я тебя сразу не признала? Бедняжечка ты мой! Но лишь бы живой! Какое счастье, какая радость!

— Тетя Рейзл, успокойтесь, скажите лучше, где все наши. Живы? Где Леся?

Вытирая слезы, женщина не сводила с него глаз:

— Слава богу, мы живы… Столько тут намучились, столько всего натерпелись, столько слез пролили!.. Не спрашивай! За год всего не расскажешь! Все на работе. Леся с твоей Аннушкой в школе… А дочурка у тебя, дорогой, — золото!

Рейзл еще продолжала говорить, но он уже не слушал. С сильно бьющимся сердцем он заковылял по брусчатке и, стуча костылями, поспешил к школе.

Добравшись до знакомого с детских лет двора, Самуил положил на скамейку мешок и вошел в полутемный коридор.

Из класса доносились оживленные голоса детворы, он услышал голос Леси и будто прирос к тому месту, где стоял.

Прислонившись к стене, ждал, не зная, что делать, не в силах сладить со своими чувствами.

Как встретит его Леся? Ведь он искалечен, без ноги… инвалид…

Самуил еще не успел ничего обдумать, как в конце коридора показалась маленькая девочка. Она бежала за резиновым мячиком и не могла его поймать. Увидев военного на костылях, она испугалась, вся сжалась, не зная, что делать. Поймав на себе пристальный взгляд, вконец испугалась и с криком «мама, я боюсь» со всех ног помчалась по коридору и скрылась за дверью класса.

Леся обняла дочурку, попыталась успокоить ее, но та вся дрожала, указывала пальцем в сторону двери и кричала:

— Там какой-то дядя на палочках… Не ходи туда, он…

Леся никак не могла успокоить ребенка. Она вышла в коридор посмотреть, кого это так испугалась девочка, и остановилась как вкопанная, не в силах произнести и слова. Голова закружилась. Затем их взоры встретились.

— Родной мой, вернулся?! — стараясь сдержать слезы, унять волнение, Леся бросилась к нему, припала к груди.

Дети высыпали из класса и остановились, увидев учительницу в объятиях военного на костылях.

Леся отошла в сторону и поискала среди детей дочку:

— Аннушка, миленькая, чего же ты стоишь? Подойди ко мне, твой папа вернулся!..

Но смуглянка забилась в угол, не решаясь подойти.

Ребята окружили военного, глаза их сияли, они рассматривали его боевые награды, смотрели на него с волнением, просили рассказать, как он воевал и за что эти награды получил.

Меер Шпигель, дремавший в отдаленном конце коридора, вскочил с табуретки, протер глаза и, увидев такую толпу ребят, решил, что он прозевал переменку, и, не взглянув на часы-ходики, вытащил из кармана медный звонок и начал отчаянно трезвонить.

Потом он увидел окруженного ребятами военного, что-то стал соображать и поковылял ближе. Приблизился к гурьбе ребят и, узнав сына Гедальи Сантоса, раскрыл рот, минуту смотрел на него, потом, поправив старомодные очки в железной оправе с треснувшими стеклами, промолвил:

— Шмулик!.. Это ты? Какое счастье, что вернулся!.. Надо мне бежать передать матери, отцу… Они тебя уже оплакали.