Владимир Калачев - Не склонив головы

Чуть свет майор отправился в заводскую тюрьму. Там его встретил лейтенант Меллендорф. Майор никогда не доверял этому следователю и даже подозревал, что Курт настроен против него и только ищет случай напакостить ему, Шницлеру.

Направляясь в тюрьму, майор полагал, что Курт сейчас отсутствует, и был неприятно удивлен, увидев его так рано на службе. Меллендорф, уже изрядно выпив, развязно спросил:

— Прибыли для беседы с ученым? — Он ухмыльнулся, блеснув стеклышками пенсне. — Это первый человек, который вторично попал в мои апартаменты…

И Меллендорф был прав. Тот, кто побывал у него «в работе», не возвращался живым. Шницлер понимал, что сейчас методы Курта не пригодны.

— На этот раз я сам буду беседовать с профессором.

— Не доверяете? — ехидно спросил Курт.

— Вы не сможете ничего добиться от русского ученого, — уклончиво ответил Шницлер.

Лейтенант Меллендорф не ожидал такого ответа. Он воспринял это как личное оскорбление. Выпрямившись во весь рост, лейтенант рывком открыл шкаф и, схватив бутылку, выпил полный стакан.

— Бетси!!! — гаркнул лейтенант. Из-за шкафа высунулась уродливая морда собаки. Выпученными глазами она уставилась на своего хозяина.

— Сюда! — Меллендорф хлопнул ладонью по столу и четвероногий урод послушно уселся напротив его. Курт влил в пасть Бетси добрую порцию шнапса, тут же отхлебнул здоровый глоток сам и зло посмотрел на своего начальника.

Шницлер скрипнул зубами, но промолчал: «Черт с ним, пусть побудет здесь, потом вытурю», — решил он и приказал солдату привести русского ученого. Но тут раздался телефонный звонок.

— Лейтенант Меллендорф слушает — следователь схватил трубку. С минуту он молчал. На его физиономии появилось что-то похожее на удовлетворение, скрытое торжество. Коротко бросив в трубку: — Гут! — он обернулся к майору.

— Герр майор, вас вызывают в Берлин, в рейхсканцелярию. Приказано быть немедленно.

Шницлер с беспокойством взглянул зачем-то на свои часы, хотел что-то сказать, но снова встретив насмешливый взгляд следователя, выбежал из тюремного помещения. Меллендорф, пошатываясь, подошел к окну. Он видел, как майор вскочил в машину, стоявшую у подъезда, и сразу умчался.

Оставшись один, Меллендорф привалился к креслу. Хотелось спать. Но он вдруг вспомнил, зачем пожаловал сюда начальник местного отделения гестапо, и почувствовал, как в груди снова поднимается ярость. «Это я-то не смогу ничего добиться от старика?! Ну, хорошо же, посмотрим!..»

У лейтенанта на какую-то долю секунды возникло опасение: «А не подымет ли бучу Шницлер, что я самостоятельно решил допросить старика? — и тут же заключил: — Ерунда… Это моя прямая обязанность».

Меллендорф ждал минуту, другую. Все больше распаляясь, он крикнул в дверь:

— Что там копаетесь?! Быстро волоките этого русского. — Гестаповец плюхнулся в кресло и заплетающимся языком добавил: — Он у меня сейчас заговорит…

Аркадий Родионович вошел в комнату. Увидев, кто его ждет, он тут же вспомнил первый допрос… И ученый понял, что этот допрос, вероятно, будет последним в его жизни. Однако Органов не боялся за себя, его встревожило другое — он не успел передать свои труды Луговому! «Несколько листов, но как они важны…»

— Ну, русская свинья, — подступив вплотную, прохрипел Меллендорф…

Пытка продолжалась долго. Несколько раз, когда ученого обливали водой, он приходил в сознание, но все равно не произносил ни слова. Лишь изредка глухой стон вырывался из его окровавленного рта, и снова он терял сознание. Последний раз, открыв глаза, Органов увидел около себя выпученные глаза какого-то маленького уродца, его отвратительную морду и снова вспомнил: «Я не успел передать Луговому свои бумаги! Сумеет ли он взять их в условленном месте?..»

Когда Органова унесли, лейтенант Меллендорф долго еще сидел около шкафа, потягивая прямо из бутылки. Он бессмысленно смотрел на дверь и ему все чудилось, что она вот-вот упадет на него. Наконец, пошатываясь, лейтенант направился из комнаты. Он сделал несколько нетвердых шагов, и в эту минуту раздался продолжительный телефонный звонок. Гестаповец с трудом повернулся, бессмысленным взглядом уставился на аппарат. Потом, все же поняв, почему звенит у него в ушах, взял трубку:

— Слу…у…шш…аю — больше говорить лейтенант не мог. Он привалился к столу, трубка выскользнула из его рук. В это время в помещение вошел охранник. Услышав, что из валявшейся трубки раздается чей-то голос, он прислушался.

Через минуту, испуганно положив трубку на место и пытаясь растормошить окончательно опьяневшего лейтенанта, сильно побледневший гитлеровец срывающимся голосом выдавил:

— Герр лейтенант, герр лейтенант… Звонил майор Шницлер. Герр лейтенант, приказано срочно доставить русского профессора в Берлин, — и уже шепотом, пугливо озираясь по сторонам: — Из канцелярии рейхсфюрера эсэс Гиммлера приказали доставить…

Охранник в сильном замешательстве трясущимися руками схватился за голову — он знал, что в это время в тюремной камере умирает русский профессор…

Вечером Рамке зашел к доктору Майеру. Немецкий ученый недавно вернулся от вервиртшафтсфюрера фон Лера. Нацист принял доктора необычно холодно. Несмотря на настойчивую просьбу ученого помочь освободить из-под ареста русского профессора Органова, гитлеровец категорически отказал.

У Майера сейчас все еще звучал в ушах резкий голос фон Лера: «Вы, доктор, и так зашли слишком далеко в своих взаимоотношениях с русским профессором. Им сейчас занимается гестапо. Советую не вмешиваться».

Рамке привез Майеру еще более печальную весть. Только что он разговаривал по телефону со Шницлером и тот сообщил оберст-лейтенанту, что профессор Органов по ошибке «допрошен» следователем Меллендорфом и жизнь ученого в опасности!

— Умирает… в тюрьме… после пытки… Возможно, профессор пожелает видеть вас, — глаза Рамке чуть сузились. — Идиоты, до чего довели старика… — Рамке заторопился: — Поедемте, доктор, пока не поздно…

Тюремный врач не хотел впускать Рамке и Майера в палату к Органову.

— Не могу, надо разрешение, — твердил врач. И только после того, как Рамке показал ему гестаповское удостоверение, врач заговорил другим тоном.

— Русский заключенный почти все время без сознания. Я хотел сделать ему инъекцию морфия или камфоры, но… — врач развел руками, — здесь ничего нет. Впрочем все это уже бесполезно, ему при допросе дали слишком большую нагрузку! Спасти русского нельзя. — Врач замолчал. Потоптавшись перед посетителями, неуверенно сказал: — Ну что ж, если вам надо, пройдите.

В палате, куда вошли Майер и Рамке, в один ряд стояли три жесткие койки. Заправлены они были грязными одеялами, без простыней. Четвертая кровать находилась около окна с железной решеткой. На этой кровати лежал Органов. На худом морщинистом лице русского профессора выделялись заострившиеся скулы и выступающая вперед белая бородка. Закрытые веки Аркадия Родионовича окрасились синевой и, казалось, отражали подступающую через окно ночь. Под головой валялся изодранный и, видимо, кем-то снятый с него, пиджак. Поверх окровавленного белья накинута грязная простыня. И было непонятно, жив еще этот человек или уже умер…