Алексей Дубровин - Звонница [Повести и рассказы]

Сразу вспомнилось, как с Мишкиным призывом отправились на войну девять человек из деревенских, призванных из тех же соседних Гарюшек. При формировании рот ни одного знакомого рекрута вместе с ним не оказалось.

Громов знал весь путь, по которому пройдут ребята, случись им попасть в эти края. Пригнали бы кого с Данилихи, все веселее бы стало на душе.

Он начал жить ожиданием земляков, намереваясь блеснуть перед ними военной выправкой. Хотелось выспросить заодно все подробности о своей семье.

— Фридрих, просыпайся. Опять с Мартой гулял до утра?

Мать трясла сына за плечо, а сама искренне любовалась его лицом, светлыми кудряшками на голове и родинкой на левом веке.

Единственное чадо в семье Штоф подрастало, и пора было приучать парня к раннему подъему Сегодня с утра сыну надлежало выгнать на выпас домашнее стадо, потом помочь отцу в лесу и после обеда собираться в город за новыми горшками. Град, прошедший несколько дней назад, побил их с десяток, и фрау Штоф страдала, что под молоко и сметану не хватало емкостей.

— Мама, читал я, — Фридрих сонливо потянулся, — никакой Марты вчера вечером не видел.

Сын, не открывая глаз, показал рукой на стол, где лежала стопка книг. Мать, заметив заваленную книгами столешницу, осталась при своем:

— Все равно, вставай и принимайся за работу. День на дворе.

Солнце, словно в поддержку упреков матери, ослепило лучом лицо Фридриха. Он снова потянулся. «Почему, чуть что, мама вспоминает про Марту? — мелькнуло в голове. — Странные эти родители. Марта Линд, конечно, славная девушка, с ней приятно общаться. Только дружба ограничивается рукопожатиями, впрочем, один раз все-таки поцеловал ее в щеку на дне рождения. Но то был всего лишь дружеский поцелуй».

Солнце продолжало слепить. «Придется, однако, встать, а то опять начнется разговор о Марте», — Фридрих после пробуждения потихоньку приходил в себя. Мысли о девушке из соседней деревни ускользали, на замену им приходили другие.

Вчера он зачитался допоздна, принялся делать выписки из книг в свой дневник, но чтение увлекло его настолько, что на заметки не захотелось отвлекаться. Пока Фридрих прибирал кровать, пока плескался водой из отражавшего солнечные лучи рукомойника, вернулись вечерние размышления о том, что Австрия главенствовала в Германском союзе всего двадцать лет, а своей кладбищенской тишиной подготовила коренные перемены в Германском союзе. Австриец Меттерних и предположить не мог, что через несколько лет Пруссия займет место Австрии, а в самой Пруссии улицы Берлина покроются баррикадами. Противостояние приведет к войне внутри самого союза, в результате чего появится знаменитая фраза Бисмарка «Не речами, не постановлениями, а железом и кровью!».

«Верно ли, — размышлял Фридрих, отправляясь к матери на кухню, — что великие беды порождают великих людей, а с ними и великие идеи?»

Времени на раздумья уже не осталось. Быстро позавтракав, Фридрих заторопился на ферму. Привыкнув к труду с детства, он знал, как надлежит обращаться с коровами, чтобы те послушались окриков и вышли из стойл. После выгона небольшого стада на ближний луг юноша обычно занимался чисткой загонов, не усматривая в домашней работе ничего предосудительного.

На этот раз предстояло поспешить в лес, где отец с наемным работником уже рубили деревья и пилили их на бревна для будущих стоек на старенькой ферме. Звонкое пение птиц радовало, но сенокосная пора нравилась Фридриху больше других летних забот. С подрастанием трав всем семейством отправлялись они на пологие холмы. Даже мать Фридриха с удовольствием брала в руки литовку и за взмахами рассказывала, как умело трудился ее отец. От него в наследство Штофам досталась эта ферма, где стадо в пятнадцать голов содержалось в чистоте и опрятности. К вечеру возвращались домой, занимаясь после ужина своими делами.

Обычно Фридрих набрасывался на книги. Он не питал особой любви к истории, пока отец не подсунул ему Конституцию Германской империи 1871 года. С нее началось его знакомство с политическим устройством страны. Об этом мало рассказывали в школе, а юноша, проживая на земле великого Бисмарка, считал необходимым знать больше о причинах побед и поражений не только канцлера, но и великого германского государства.

Фридрих направился в рощу на стук топоров. Он стал настоящим умельцем в обращении с пилой и торопился присоединиться к разделке деревьев на бревна. Потом предстояло часть их перевезти на ферму для просушки, а вот после обеда придется собираться в магазин за новыми горшками. «Заодно с Мартой по пути увижусь», — с радостью подумал он, подходя к опушке.

Фрау Штоф резала спаржу, когда привычный утренний распорядок нарушил местный почтальон. У дома забренчал его велосипедный звонок. Мать Фридриха вышла на крыльцо.

— Фрау Штоф, привез вам бумагу на сына.

— Что за бумага, Петер?

— Фридриха забирают в армию. Распишитесь вот здесь.

— О мой бог!

От новости подкосились ноги, и женщина в отчаянии опустилась на лестницу. «Этого не может быть! Или зря советовалась с бургомистром? Сыну только недавно исполнилось восемнадцать. Фридриха хотели взять через полгода на службу в местную жандармерию». Война, по всем представлениям фрау Штоф, не должна была коснуться их семьи.

Почтальон терпеливо переминался у лестницы, пока женщина дрожащей рукой выводила подпись. Голова отказывалась понимать происходящее: «Фридрих и война? Этого не может быть!» То, что пришедшая бумага меняла весь уклад жизни семьи, фрау Штоф сразу осознала с трагической обреченностью. «Как быть? — качала она головой. — Законы не предполагают отсрочек от призыва, кроме медицинских. Но Фридрих здоров. Служба в жандармерии здесь и воинская где-то там… Кто ласково разбудит сына утром? Мой бог…»

В груди фрау Штоф гулко стучало сердце, надрывно гудело, словно колокол в минуту опасности. Впервые в жизни она с негодованием подумала о кайзере, его министрах, о той политике, что вынуждала страдать миллионы немецких женщин.

Почтальон, прибрав квитанцию в сумку, покатил дальше, а фрау Штоф сидела и сидела на крыльце, не в силах встать, вернуться на кухню, чтобы закончить приготовление обеда. Солнце поднялось над холмами довольно высоко, когда из горестного раздумья ее вывели веселые голоса возвращающихся из леса мужчин. С бумагой в руке она медленно пошла им навстречу, словно не хотела заносить ее в дом, надеясь прямо там, на дороге, найти сообща решение, при котором Фридриху не надо будет через неделю являться с вещами на сборный пункт.

Во второй половине октября рощи еще шелестели жухлой листвой, а полк, где служил Мишка Громов, бросили на передовую. Рыть окопы и землянки не пришлось — их вырыл кто-то давно; укрепили лишь края, углубили кое-где дно, после чего занялись обустройством быта.