Алексей Дубровин - Звонница [Повести и рассказы]

— Давай, Антонида Самойловна, готовься. У нас с тобой сроду недостачи не бывало, — спокойно отреагировал завбазой. — Попроси Емельяна, чтобы ни-ни в ревизию. Ни капли в рот!

— За него ручаться не могу, но скажу ему пару ласковых, коли просите, — кивнула женщина.

Иван Лаврентьевич расправил усы согнутым указательным пальцем правой руки, поворчал для порядка и принялся за работу. Неделя пролетит, не заметишь! Вечером он вернулся домой затемно, когда внук уже пригнал из стада корову, а хозяйка ее и напоила, и выдоила да и свинью успела накормить. Поужинав, отправился на боковую. Святко похрапывал на полатях.

— Чем расстроен? — спросила супруга.

— Мои заботы пусть останутся при мне, — ворочаясь и зевая, ответил Иван Лаврентьевич.

Жена зажгла свечу, и в темноте зашелестели слова молитвы «Отче наш».

Доревизионная неделя пролетела незаметно. В понедельник двадцатого числа на базу прибыли проверяющие из района. Молча расселись на приготовленные для них заранее рабочие места, и старший ревизор принялся отдавать указания:

— Для начала несите все накладные ведомости на продовольственные наименования. К вечеру готовьте накладные на оприходованные за год хозтовары. Завтра с утра пораньше приходите, канцтовары шерстить станем.

Ревизоры просидели на базе четыре длинных дня. Антонида Самойловна вымоталась, да и сам Иван Лаврентьевич подустал. Один Емельян ходил и поблескивал глазами. «Вот, погоди, получишь ты у меня после ревизии!» — в душе завбазой даже закипело. Не до Емельяна стало, когда принесли итоговую ревизионную ведомость. Недостача! На тысячу рублей!

— Товарищи дорогие, не может быть! Считайте еще раз, — едва не возопил Иван Лаврентьевич. Усы его встопорщились в крайнем недоумении.

— Насчитались, Лаврентьевич, глаза уже не смотрят. Не сходится у тебя на тысячу, — сердобольно проговорил старший из ревизоров, давно знакомый по проверкам и по встречам в райкоме партии.

Сердце упало в груди. Позорище, пятно на биографии фронтовика… Пугала и цифра — целая тысяча! Корова стоила две.

— Посмотри внимательно, может, где описка вкралась, — снова обратился Иван Лаврентьевич к старшему группы проверяющих.

— У нас описок не бывает, — подал из-за стола голос молоденький специалист.

Старший оглянулся на того, цыкнул:

— Тебя не спросили!

И тут же добавил:

— Так и быть, из уважения к тебе, Иван, поговорю с начальством. Глядишь, пару дней дополнительных разрешат посмотреть. Но и ты зря время не теряй, готовь деньги — недостачу возмещать придется, иначе…

Заведующий базой вздохнул и направился к Емельяну, сидевшему на соседнем складе.

— Ты мне, по всему видать, наугощался на тысячу! — прямо с порога заявил Иван Лаврентьевич.

Емельян подскочил. Лицо его побагровело. «Знает кошка, чье масло съела», — мелькнуло в голове завбазой.

— Пил? Да и не пил, выпивал. Сам знаешь, Иван Лаврентьевич, тяжело мне. Но деньги наличные продавцам сразу вносил, когда товар для магазинов отпускал. Ни копейки не своровал! — ответил Емельян дрожащим голосом. — Ни копейки. Клянусь.

Начальник Емельяна поморщился: «Не пойман — не вор. Не докажешь теперь, вносил не вносил. Надо где-то чертову тысячу искать, препираться недосуг».

Вечером Иван Лаврентьевич убрал в своем хозяйстве свинью. Мясо вечером же, пока не стемнело, начали продавать по соседям. Напродавали на пятьсот рублей. Из домашней заначки прибавили двести. Не хватало еще три сотни, и где их было взять, ни Иван Лаврентьевич, ни супруга его не ведали. Егору в Дальнегорск телеграмму слать? Откуда у него деньги, если в новую квартиру мебель недавно купили. Пашка и Санька на Дальнем Востоке осели, далеко. Волокитить с просьбами некогда. Не пройдет и недели, в двери постучится участковый с повесткой на допрос.

В дом вернулась Софья:

— Иван, соседи в долг дали еще пятьдесят рублей.

Сели на лавку возле стола. Иван Лаврентьевич, рассматривая гладкие доски старого стола, негромко произнес:

— Ума я, Софьюшка, не приложу, как ту тыщу пропустил. Столько лет в торговле тружусь, ни одной крысы на моих складах не пробежало. После фронта у меня особое чутье на грызунов, что в природе, что на двуногих. Емельян вот скоро в крысу превратится, пока на грани ерзает, а может, — вздохнул Иван Лаврентьевич, — уже превратился.

В дверь постучали. Антонида Самойловна принесла свою сотню — заначку на черный день:

— Извините, больше нет.

Завбазой отрешенно махнул рукой:

— Кто бы знал… Делать нечего, утром корову уберу.

Хозяйка ахнула:

— Ты, Иван, в своем уме? Как же без коровы-то нам?

Ответа не последовало.

Главбух сердобольно вздохнула еще раз и тихо произнесла:

— Пойду я. Сидят они на базе. Сказали, до утра считать станут. Чайник для них поставлю.

Иван Лаврентьевич снова отрешенно взмахнул рукой: иди куда хошь, делай что хошь. Усы у него обвисли, как две сосульки. Супруга, взглянув на его лицо, закусила нижнюю губу: «Мается, и успокаивать резона нет. Не примет».

Она надела галоши и вышла во двор проводить главбуха. У ворот уже хватилась:

— Подожди, Антонида, сахару положу пару кусков к чаю-то им.

Ночь Иван Лаврентьевич не спал. Темнота давила, но света не зажигал. Внук посапывал на полатях, незачем его огнем тревожить. Что делать? Чем себе поможешь? Только одно — корову убирать. Не купить ли на оставшиеся деньги к осени поросенка? Вот беда! Зачем под нож скотину с вечера пустил? На нервах все. Покурить бы, да после победы расстался с вредной привычкой. Софью жалко, тоже не спит. Всю ночь в молитвах у иконы стоит, отвешивает поклон за поклоном. Да разве поможешь молитвой? На столе тысяча рублей от поклонов не появится. А появись она, так и он бы, Иван Бородин, в Бога веровать начал. Партия не одобрит? Что оглядываться, если партийные ревизоры невинного партийца за ушко взяли да на солнышко тащат? Смотрите, расхитителя выявили! Нашли врага народа, прости господи! Вот и сам к Богу с воплем обратился.

Жена поминала в потемках Николая Угодника:

— О всесвятый Николае, угодниче преизрядный Господень, теплый наш заступниче и везде в скорбех скорый помощниче! Помози грешному Ивану унылому в настоящем сем житии, умоли Господа Бога даровати Ивану оставление всех его грехов, елико согрешивших от недомыслия, во всем житии его, делом, словом, помышлением и всеми чувствы. И во исходе души его помози ему окаянному, умоли Господа Бога, всея твари Содетеля, избавите Ивана от мытарств и мучений. Да всегда прославляю Отца и Сына и Святого Духа и твое милостивное предстательство, ныне и присно и во веки веков. Аминь!

В четыре часа утра в окно постучали.

За стеклом при упавшем свете свечи замаячило белое пятно — лицо Антониды Самойловны. Она показала пальцем на створку рам. Не успели створки распахнуться, как главбух взволнованно проговорила: