Алексей Дубровин - Звонница [Повести и рассказы]

После мыслей таких Лаврентию любая работа казалась в удовольствие. Он вроде бы и на лицо помолодел. Сердце его ожило, и в нем зазвучали звуки сродни весенней капели. Глядишь, до зеленых трав сообща дотянут, до свежей крапивы. Там полегче станет. Дом бы вот грядущим летом подлатать, а при случае и расширить. Нижние венцы не помешало бы переложить.

От слов — к делу. В конце декабря Лаврентий засобирался в сельсовет к председателю. Коли жизнь продолжается, пусть по весне Лаврентию леса выпишет да в расчет сыновей воюющих примет. Эх, развернись, плечо, размахнись, рука!

Сглазил себя Лаврентий и будущее свое сглазил. Под самый Новый год в подвал школы — хозяйственную кладовку — спустился старшеклассник Макар Шерстобитов.

— К директору поднимитесь, дядя Лаврентий, — шмыгнув сопливым носом, сказал долговязый Макар, тут же развернулся и исчез в темноте лестницы.

«Вроде бы час назад видались. Зачем понадобился?» — удивился Лаврентий. Отложив в сторону черенок под новую лопату, поплевал на пальцы, затушил свечу.

Директор внимательно посмотрел на завхоза, прошел к окну, подышал на заиндевевшее стекло.

— Присаживайся, Лаврентий Петрович. Видишь, дело у меня к тебе печальное. Извещение с фронта хочу тебе отдать. Ты с духом соберись.

Фигура директора куда-то сдвинулась вбок. Лаврентий сжался, внутри дрогнуло: на кого? На старшего, Ивана, или на младшего, Петра? Ноги отнялись, задрожали руки, пока тянулся за бумажкой. Глаза застлало туманом — на Петра: «Бородин Петр Лаврентьевич пал смертью храбрых в боях за свободу и независимость социалистической Родины..» Петька… Всего двадцать три, и жениться-то не успел…

— Лаврентий Петрович, не знаю, что тебе и сказать. Не знаю. Слова не заменят нам детей. Мужайся, Лаврентий Петрович, — вздохнул директор. — Иди домой сегодня. Помяни.

Если бы не Надежда… Она совсем недавно получила такую же похоронку на мужа. Держалась. Удержится ли он? Сердце его надрывно билось и не хотело мириться с новостью, а в голову сразу полезли переживания за старшего сына. Вестей от него не получал два месяца.

Вечером робко попросил:

— Надежда, напиши за меня письмо снохе, расспроси про Ивана. Расскажи о нашей жизни вкратце, о Петре горькую весть сообщи. Да главное, пусть Софья отпишет мне, не ранен ли Иван, часто ли письма домой посылает. Если ей там тоскливо с детьми в одиночестве, пусть ближе к нам переберется. Помогу, чем смогу. С душой, Надежда, напиши.

Вскоре пришел ответ от жены сына, и Лаврентий узнал о том, что Иван воюет, все у него благополучно, даже ранен не был. Софья писала: «На переселение к вам не соберусь, сил не хватит детей с места на место тащить. Уж как-нибудь здесь, в Нытвино, останемся выживать. Егорка, старшенький, мне стал хорошей подмогой. Зиму бы пережить». В конце стояла приписка: «Видно, за Петра я перед Богом и Николаем Чудотворцем мало просила. Каюсь, больше за Ивана молюсь. Простите меня».

Письмо не сняло тоску по младшему. Глаза Лаврентия запали, черные круги говорили о занедужившем сердце. Идти в сельсовет и договариваться по поводу леса уже не думал. В школьных заботах чуть забывался, но стоило вернуться домой, начинал горевать. Ослабел.

Надежда Алексеевна в заботах о Лаврентии взяла на себя часть домашних хлопот. Умудрилась по оттепели привезти с Лизой на санках с лесной опушки сухостоя и изрубить его в ограде на короткие поленья. Зима через пару дней затрещала лютыми морозами, и сухие ветки пришлись к месту — горением поддерживали тепло печи. Но не сберегло Лаврентия то тепло.

В конце января он простудился. Огребал школьные дорожки, да последствия ночного снегопада оказались столь великими, что не вспотеть было невозможно. Расстегнул тулуп, тут мокрое тело и пробрало. Затемпературил и слег как подкошенный. Лекарства от пневмонии в деревне не нашлось, а в районную больницу Лаврентия не приняли. «Не возите, мест нет. Одни тяжелые лежат», — услышала в телефонной трубке Надежда Алексеевна.

— Господи, да и наш тяжелый! — крикнула она.

Ответа не последовало.

Получившая блестящее образование в Казанском университете Надежда почти никогда не молилась, а тут встала вечером на колени перед иконой Святой Богоматери и в горячем порыве выдохнула то, что переняла по молодости от питерской бабушки:

— Дево Владычице Богородице, паче естества и слова рождшая Единородное Божие Слово, Творца и Владыку всея видимая и невидимая твари… Тебе прошу и Тебе молю, сострадательнейшую Матерь человеколюбиваго Владыки: буди милостива к нам, смиренным и недостойным рабам Твоим, призри благосердием на пленение и смирение наше, уврачуй сокрушения души и телес раба Лаврентия.

— Мама, ты же мне всегда говорила, что Бога нет, а сама молишься, — прошептала в темноте с печи дочь.

— Я не знаю, Лиза, чем помочь Лаврентию. Что же мне, руки опустить?

— Ты даже за папу не молишься, а за дядю Лаврентия просишь, — с обидой в голосе продолжала шептать Лизавета. — Он нам чужой. Уедем скоро в Ленинград и станем ждать папу.

— Уедем, уедем, успокойся и спи, — тихо сказала Надежда Алексеевна.

Хорошо, что темно в доме — по щекам покатились слезы. Еще полтора месяца назад в школу зашел председатель колхоза Тимофей Иванович, вздохнул и положил в учительской на стол похоронку. Ждать Надежде стало больше некого. Дочери рассказать о горе не решилась: для нее отец пропал без вести, значит, теплилась в сердце девочки вера в его возвращение. Подрастет Елизавета, проще будет горе принять. Поймет, что и без вести пропавшие иногда равносильны погибшим. Вечером они помянули с Лаврентием душу усопшего на поле брани Дмитрия Бринькова. Вскоре и Лаврентию пришлось испить горькую чашу, а теперь сам он на грани оказался. Везде война, и даже там, где пушки не ухали, приходилось бороться за жизнь. И за жизнь приютившего их доброго бобыля тоже.

В четыре руки постоялицы ухаживали за хозяином дома, но тот угасал на глазах. Похудел. Тянул жадными глотками кипяченую воду и постоянно кашлял.

— Лаврентий, да как тебя от смерти отвернуть? — воскликнула однажды Надежда Алексеевна, когда дочь находилась в школе.

Женщина сидела с тарелкой каши возле больного и страдала. Страдала тяжело, так, как можно страдать, когда на твоих глазах уходит близкий человек, а помочь ему не в силах. Лаврентий грустно смотрел на нее немигающими голубыми глазами и молчал.

— Ты ли, наш спаситель, не понимаешь, что еда — единственное твое лекарство. Чем помочь? Нечем больше. Не-ечем! Больница тебя отказалась принять, я по деревне трижды прошла, ни одной курицы ни у кого нет. Хотела тебя бульоном отпоить. Что же мне одной в твоем пустом доме делать? Поешь ты хотя бы чуточку, Господи Иисусе! Молитву мою о твоем выздоровлении разве не слышишь? «Ты еси воистину Богородица, рождшая по плоти Истиннаго Бога, яко вся Тебе возможна суть, власть имаши вся сия совершити на небеси и на земли, и на всяко прошение даровати, елика коемуждо полезна суть: болящим здравие…»