Иван Мялицын - Танки вел Алексеев

— Правильно, Митя, раскрывай чемодан, доставай содержимое, — сказал Нестеров, в свою очередь косясь на Алексеева:

— Не знаю, Василий Михайлович, так ли я сделал, захватив все это, но коньяк-то армянский, довоенный. Думал с вами вместе Кавказ вспомнить. Интендантов попросил, уважили. Для здоровья полезен и душу согревает.

— Ну, ничего, ради встречи можно, — снисходительно согласился Алексеев.

Сразу же нашлось дело и Лавриненко. Он взял в свои руки «сервировку» стола. Появились стаканы, вилки, неприхотливая фронтовая закуска. Критически осмотрев дело своих рук, он ловко раскрыл бутылку, разлил ее содержимое по стаканам и взглянул на командира корпуса: все готово, мол. Генерал поднял стакан:

— Ну, друзья, за встречу. За тебя, Степан. За знакомство и дружбу, Матвей Илларионович.

— Ну, а теперь рассказывай, Степан, о своей службе.

— Долго рассказывать, Василий Михайлович. Сами знаете, на войне что ни час, то новость. Из всего нашего 23-го танкового корпуса после выхода из окружения под Барвенково еле-еле одну танковую бригаду сформировали. Меня назначили командиром этой бригады. Шанин стал начальником штаба. Сейчас он мотострелковой бригадой в нашем корпусе командует. Майора Филиппова перебросили командовать бригадой, связь с ним потерял. Чепков тоже переведен, начальник штаба танковой бригады на другом фронте.

Нестеров замолчал. Встреча с Алексеевым остро напомнила ему трагедию под Барвенково: кромешный ад беспрерывных бомбежек, многократные попытки вырваться из вражеского кольца, гибель десятков боевых друзей.

— Василий Михайлович, — волнуясь, заговорил он, — считаю, что за Барвенково наполовину я с фрицами рассчитался, а остальное еще впереди.

— Вижу, что рассчитался. За что же ты орден Ленина получил?

— За уничтожение вражеского аэродрома в тылу у немцев. Триста самолетов тогда ухлопали.

— Что?! — Алексеев и Лавриненко переглянулись.

— Так это ты был, Степан, ты? — возбужденно говорил Алексеев, придвигаясь к другу и внимательно глядя ему в глаза. — Знаю этот случай, хоть и не было меня тогда на передовой, отлеживался в Тбилиси. Узнал из «Красной звезды». Статья была. Я еще тогда подумал: «Уж не мой ли это Нестеров?»

— Да, здорово вы тогда немца «нажарили», — вставил Лавриненко, — как говорится, бой не местного значения. Жаль, Степан Кузьмич, что раньше не встречались. Я ведь тогда командовал бригадой в 4-м танковом корпусе генерала Кравченко. Принимал участие в окружении немцев под Сталинградом. 23 ноября наш танковый корпус соединился в районе станции Кривомузгинской, юго-восточней города Калача, с войсками Сталинградского фронта. Совсем соседями были. А котелок-то фрицу вы тогда хороший сделали, с наваром. — Лавриненко говорил с нескрываемым удовольствием. — Мертвый фашист лучше живого. А о вашем рейде и фронтовая газета подробно писала.

— Вот что, Степан Кузьмич, расскажи, наконец, все подробно, а то все вокруг да около. Заскромничал, понимаешь, — с легким оттенком досады проговорил Алексеев, набивая трубку и приготовившись слушать. Нестеров тоже достал пачку «Казбека». Три тонкие струйки сизого дыма потянулись к потолку. Степан Кузьмич глубоко затянулся и неторопливо начал рассказ.

— Вы знаете, что окружение армии Паулюса под Сталинградом на первых порах не встревожило немецкое командование. Даже приказа вырваться из окружения не было. Замысел у немцев был прост: прорвать кольцо окружения извне. Для этого в районе Котельниково концентрировались необходимые силы. Чтобы сорвать планы противника, нашему корпусу была поставлена задача наступать на тылы 8-й итальянской и 3-й румынской армий в направлений Тацинской — Котельниково. Предстояло пройти по тылам врага двести пятьдесят — триста километров. В ту пору стояли сильные холода. Снежный покров местами был до метра. В общем, хоть и трудной была та «прогулка», но успешной. Дали немцам прикурить на всем пути до Тацинской. Вышли мы к ней ранним утром. Помню, в тот день, 24 декабря, был густой туман. Один мой батальон ворвался на станцию, а я с другим — на аэродром. Тот самый, с которого транспортная авиация питала окруженную группировку Паулюса, а боевая — бомбила наши войска. Из-за тумана самолеты были едва различимы. Личный состав аэродрома мирно спал в землянках. Добрались мы до них, ну и началось… Огонь, грохот, дымище, как в преисподней.

И среди всего этого мечутся грузовики, а между ними — полураздетые немцы. Некоторым удалось забраться в самолеты. Одна машина даже на стартовую площадку выползла, но врезалась в наш танк, и оба взорвались. Грохот был страшный! По рации даю команду: «Давить батареи!» Да танкисты уже и без команды утюжат фрицев, знают что к чему. В итоге захватили и уничтожили более трехсот самолетов, запасы продовольствия, артсклады, эшелоны с оружием.

Нестеров говорил возбужденно. Его черные, открытые глаза горели, лицо раскраснелось, и Алексеев живо представил, как мчался его друг на «тридцатьчетверке» по немецкому аэродрому, одержимый ненавистью к фашистам, захваченный боем.

— Но потом нам туго пришлось, — продолжал тем временем Степан Кузьмич. — Немцы очухались, окружили Тацинскую. Ведь потеря ее серьезно угрожала левому флангу армейской группы «ГОТ». Немцы бросили против корпуса значительные силы: танки, самолеты, мотопехоту. А у нас уже боеприпасы кончались. Наша авиация на парашютах сбрасывала нам снаряды и патроны. Да разве этого достаточно? Так, капля в море. Правда, летчики наши немцев крепко долбили, хорошо помогали. Ну, а улетят, снова немец прет. Досталось нам тогда. Из окружения вышли, протаранив вражеский фронт.

Нестеров встал, достал новую папиросу:

— Да, танки теперь сила, боится их немец, ох как боится. Научились и мы воевать, знаем цену танкам, — закончил он.

— Давайте, друзья, за нашу «тридцатьчетверку». Матвей Илларионович, что сидишь, наливай! — обратился Алексеев к Лавриненко.

От воспоминаний и обсуждения прошлых боевых событий разговор переключился на самое злободневное: как бить врага сегодня, завтра. Нестеров, который участвовал со своей 26-й гвардейской танковой бригадой в Прохоровском сражении, где немцы применили новые танки Т-VI, с тревогой рассказывал о том, что многие солдаты стали теряться перед немецкими танками.

— Понимаете, Василий Михайлович, об этих «тиграх» немец столько шумел, что страх не страх, а растерянность, что ли, появляется у солдат перед этой металлической громадиной. А порой в каждой «кошке» «тигра» видят. Атакуют средние танки, да штурмовые орудия «пантера» идут. А наши кричат: «Тигры!» В результате растерянность, потеря инициативы. Сами понимаете, чем это может обернуться, — взволнованно говорил Нестеров. — А ведь мы их бьем, да еще как бьем!