Николай Колбасов - Штрафники. Люди в кирасах

Он подошел к Вальке и удивился: тот держал в руках изящный блестящий болт.

— Здорово! Как ты сумел? И не размечал?

— А зачем? Зажимай в тиски и опиливай. Нужен навык и глазомер.

— А размер?

— Размер сам выйдет. Заготовку всегда делают так, чтобы не приходилось много опиливать. Конечно, можно и ошибиться. Но когда руку набьешь, измеряешь не часто.

Подошел мастер. Он взял у Валентина болт, достал штангенциркуль, замерил.

— В размере малость наврал. Тут вот грани завалил чуток. А так молодец. Работал слесарем?

— Не приходилось.

Очки старика съехали на самый кончик носа и открыли его светлые добрые глаза.

— Не врешь ли?

— Нет, папаша, не вру. В кружке когда-то занимался, модели строил.

— A-а, вот видишь, а говоришь, не работал. Строил модели, — значит слесарил. А вы как? — обратился он к Алексею и Чернышеву. Те подали свои работы. Старик повертел их и бросил на верстак.

— Так и знал. Пилить, рубать… Да нечто это болт? Ну и слесаря!

Алексей слушал старика и готов был провалиться сквозь землю. Он с ужасом ждал, что тот сейчас выругается и скажет, чтобы завтра не приходили.

Заговорил Бухаров.

— Вы уж не сердитесь, папаша, что мы слесарями назвались. Конечно, сами видите, какие мы слесаря. Но не сидеть же нам в лагере. Люди работают, а мы на нарах валяемся.

— Правда, папаша, — поддержал его Чернышев. — Мы хоть железки таскать будем, если тут не получается…

Старик молчал.

— Ну как, папаша? — спросил снова Бухаров.

— Да что ты все заладил: папаша да папаша! Будто у меня имени нет. Фомичом меня зовут. — Старик махнул рукой. — Ладно, что с вами сделаешь. Вот ты и будешь за бригадира, — обратился он к Бухарову.

Ребята, повеселевшие, снова взялись за напильники, а он, шаркая ногами, пошел к выходу. А когда провыла сирена, оповещая конец рабочего дня, и лагерники потянулись к проходной, Алексей сказал Валентину:

— Устал чертовски… Ни рук, ни ног не чувствую, но доволен. Ужасно доволен! Все-таки последние болты у меня получились вполне приличные, Фомич даже похвалил.

— Вот видишь, а ты боялся…

Алексей не ответил: говорить не хотелось. До самого лагеря он шел молча, не видел конвоя, не слышал разговоров. Пузыри на ладонях лопнули, раны мучительно саднило, тупо ныла спина, тяжело ступали ноги, но все же на душе было радостно.

В работе дни побежали быстрее. Не успели оглянуться, как пролетел май и наступил июнь. Ребята втянулись в работу и были очень довольны. Даже Костя Шубин как-то в минуту отдыха, удивляясь самому себе, заметил:

— Странная штука: после допроса день не пошел на работу, так думал, подохну с нудоты…

— В очко не садился? — спросил Алексей.

А Валентин сыронизировал:

— Еще бы! Труд даже обезьяну сделал человеком…

Степан Фомич, хотя и намучился с ребятами вначале, тоже был доволен и по-своему полюбил их. Иногда он как-то добывал положенные слесарям талоны на молоко. Изредка, покривив душой, немножко приписывал в нарядах, потому что заработки получались не ахти какие!

Один раз они уже получили зарплату. Правда, половину перечислили лагерю, но и кое-что осталось. Житуха стала лучше, на заводе у вольных можно было и хлеба купить, и молока, да и жиров или сахару достать. Талоны в заводскую столовую тоже помогали.

За это время Алексей еще раз побывал на допросе, но уже у другого следователя — Мискачева. Этот пожилой, болезненного вида человек в очках не кричал, как Швалев, а молча и тщательно записывал ответы Алексея. Когда допрос закончился, Сушко спросил:

— Почему теперь вы допрашиваете меня, а не старший лейтенант Швалев?

Мискачев блеснул стеклами очков и не скоро ответил:

— Так надо.

— Я хотел бы знать… — снова обратился Алексей к Мискачеву.

Мискачев перебил:

— Можете идти!

Так и ушел Алексей, ничего не узнав о Швалеве.

В лагере же все шло нормально: одни уходили неизвестно куда, другие прибывали. По утрам привычно отправлялись на завод, по вечерам жадно слушали вести с фронтов и терпеливо ждали, когда удастся вырваться из лагеря, пополнить ряды, тех, кто громил врага.

И эта жизнь, ставшая почти привычной, вдруг нарушилась. Как-то утром, выйдя за ворота, ребята увидели, что знакомый конвой заменен другим. На месте прежних стояли молодые солдаты с автоматами, а поодаль три собаковода с огромными овчарками.

— Ты гляди, что придумали, — послышалось в толпе.

— Эти цуцики для нас, что ли? — спросил Алексей.

— А для кого? — ответил Шубин. — Теперь уж настоящий вологодский конвой.

— Не пойду! — вдруг вскипел Алексей и направился обратно к воротам.

Бухаров схватил его за руку:

— Не кипятись. Надо всем, а не по одному… Братва, — негромко обратился он к остальным, — пока собак не уберут, на работу не пойдем.

Колонна зашумела. Кое-кто попытался возражать, призвать к благоразумию, но большинство поддержало Валентина.

— Если хоть одна подлюга согласится, пусть в лагерь не возвращается, — предупредил Валентин.

— Полундра!.. — крикнул Анохин, увидев выходившего из проходной лейтенанта Лавыгина.

Разговоры смолкли. Конвой окружил колонну, собаководы разошлись по своим местам, два по бокам, один сзади.

— Ша-агом марш! — скомандовал Лавыгин.

Колонна стояла, словно ожидая еще какой-то команды. Лавыгин недоуменно посмотрел и повторил:

— Ша-агом марш!

Никто не шелохнулся. Нестройно раздались голоса:

— Мы не уголовники!

— Даешь старый конвой!

— Такой приказ: конвой с собаками, — закричал Лавыгин. — Нечего волынить. Не пойдете — заставлю. Шагом марш!

— Садись! — негромко скомандовал Бухаров.

Люди опустились на запыленные булыжники шоссе. Помощник побагровел, он было потянулся к кобуре, потом опустил руку и закричал:

— Встать, подлюги! Подымайтесь сейчас, же!

Эту картину заметили в лагере, народ хлынул к проволоке, раздались крики, кто-то пронзительно свистнул. Двое из конвоя, направив автоматы на людей за проволокой, закричали:

— Ат-тайди! Стрелять буду!

Толпа за проволокой отхлынула, но не замолчала.

— Вставай, гады! Сейчас же! — требовал Лавыгин, боясь подойти к сидевшим людям.

Увидев безнадежность своих команд, он визгливо закричал:

— Ах так, подлюги! Спустить собак!

Один из собаководов, стоявший справа, отпустил своего пса.

— Фас! — скомандовал он, указывая на Шубина, сидевшего в предпоследнем ряду. Несколько человек, вскрикнув, вскочили на ноги, но властный голос Бухарова тут же всех посадил на место:

— Сидеть!..

Огромный рыжий пес бросился на Шубина. Он, закрываясь, сунул в оскаленную пасть руку пониже локтя, а другой схватил за ошейник и мигом перекрутил его. Пес прижал уши, захрипел и выпустил руку. Шубин сильным рывком бросил его перед собой. Его толстые, железные пальцы тисками сжали горло собаки, которая уже хрипела и билась в судорогах. Алексей, сидевший рядом, прижал ее к земле. Противный запах псины ударил в нос, тошнота подкатила к горлу.