Николай Колбасов - Штрафники. Люди в кирасах

— Лейтенант Абрамов! Что вы, как ротный командир, скажете?

— Виноват, товарищ майор, не досмотрел. Готов понести самое строгое наказание. Что же касается этих двух мерзавцев, то моей роте они не нужны. Расстрелять! К стенке вас надо!

Капустин резко дернулся в его сторону:

— Права не имеешь такого, лейтенант! Нас трибунал судить должен!

— К сожалению, так, — повернулся к нему комбат. — Хоть я и согласен с ротным командиром. Лейтенант Абрамов, уведите их!

Бурное обсуждение случившегося не прекратилось за дверями клуба. Нашлись и такие, кто в поступке мародеров не видел ничего предосудительного.

— А что? Все равно «ржавье» это никому здесь не нужно и без пользы валяется. Ну, взяли ребята немного «красного товара». Не они, так другие его «приголубят». Золотишко — оно само к рукам липнет.

Но большинство бойцов искренне возмущалось подлостью Капустина и Сомова. В колобовском взводе больше других клеймил позором «гнид ползучих» бывший вор-карманник Шустряков.

— Стервы они, позорники! — кричал Юра на всю казарму. — Правильно комбат им «вышку» определил.

— Ты чего раздухарился, Шустряк? Можно подумать, сам раньше не воровал, — ухмыльнулся Красовский.

— Ну и что, что раньше, — обиделся Шустряков. — Я вот товарищу старшине еще в Уссурийске слово дал завязать с прошлым. И железно завязал. Разве не так? — Он ожидающе посмотрел на Колобова и, когда тот кивнул в подтверждение, тайком подмигнул ему и не спеша направился из казармы.

Николай, заинтересованный таинственным приглашением Шустрякова, вышел следом за ним. Юра ожидал на крыльце.

— Что еще у тебя? — спросил Колобов не без тревоги.

— А то, что в нашем взводе тоже может оказаться мародер, — огорошил его Юра.

— Как это, может оказаться?

— Очень просто. Вы заняты были чем-то с лейтенантом Пугачевым и не заметили, что Петушков на беседе в клубе не присутствовал. А он — «шестерка» у Красовского, куда-то сразу же из столовой смылся. Сейчас на нарах лежит как ни в чем не бывало.

— Так что же ты молчал?

— Ждал, что его отделенный командир Красовский сам вам доложит о самовольщике. А он не доложил. Выходит, сам посылал своего Петушка в город зернышки клевать.

Переменившись в лице, Николай долго молчал, супил брови. Наконец произнес:

— Все может быть. Вот что, я сейчас в сушилку пойду, она пустая, а ты иди в казарму и позови ко мне Красовского.

Появившись в большой пустой комнате, где прохаживался встревоженный командир взвода, Олег небрежно козырнул:

— Слушаю вас, товарищ старшина. Вызывали?

— Где был Петушков во время беседы?

Красовский вздрогнул и чуть побледнел, но справился с собой.

— Откуда мне знать? Он не докладывался.

— Почему? Вы же его непосредственный командир.

— Потому что слабину во мне почувствовал, как и все остальные, — тяжело вздохнув, Олег стыдливо опустил голову. — После переправы через Ладогу… Сам я подорвал свой авторитет. Так что снимайте меня с отделения.

— Быстро же вы в своей слабине расписались, — усмехнулся Колобов. — Я думал, у вас действительно самолюбие есть. А его, выходит, только на хромовые сапоги и офицерскую шинель хватило.

— При чем тут шинель?

— При том. Когда в тылу в учебные атаки бегал, — Николай незаметно для себя перешел на «ты», — гоголем перед бойцами ходил: глядите, мол, какой я геройский командир. А как до настоящего дела дошло… Если хочешь знать, я тебя за твой испуг на корабле не осуждаю. В первый раз всех страх прошибает. И не только в первый. Только не все выказывают его. А ты выказал. Но и это еще полбеды. Полная беда в том, что ты уже здесь, в Ленинграде, скис, перестал быть командиром. Вот это уже серьезно. Значит, твой страх на корабле был не случайным.

— Да я после того, что пережил, первым на пулемет кинусь… Не трус я!

— Это все слова, Олег. Ты на деле докажи свою храбрость и волю. Давай-ка присядем, поговорим по душам. Ты сам-то в себя веришь?..

Разговаривали они долго и вроде бы пришли к одному выводу. Затем повеселевший Красовский привел в сушилку все свое отделение. Колобов плотно прикрыл дверь. Он не хотел, чтобы о предстоящем разбирательстве узнал кто-либо из посторонних.

— Петушков, вы где были во время встречи с представителем политотдела армии?

— В казарме находился, товарищ старшина, — торопливо выпалил Сеня заранее подготовленное оправдание. — У меня от ленинградской баланды прямо в столовой живот схватило. Часа полтора на нарах катался.

— Дневальный вас видел?

У Петушкова воровато метнулись в сторону двери глаза.

— Не знаю. Вроде нет. Он отходил куда-то.

— Не юли, паскуда! — вмешался смекнувший, в чем дело, Фитюлин. — В город бегал, по глазам вижу. А ну, выворачивай карманы!

Сеня с готовностью извлек из карманов свое немудреное имущество: носовой платок, расческу, карандаш с металлическим наконечником, несколько помятых ассигнаций.

— Вот все. Чего зря обижаете?

У Николая отлегло от сердца. Однако Фитюлин, торопливо бросив: «Подождите, я сейчас», выбежал из комнаты, а через минуту вернулся с шинелью Петушкова.

— Я ж говорил, что по глазам вижу, — зло сказал Славка и вытащил из глубокого кармана узелок, в котором оказались два золотых браслета, серьги, обручальное кольцо, цепочка с медальоном и часы с дарственной надписью на крышке.

Петушков побледнел и съежился.

— По привычке сработал, товарищ комвзвода, — забормотал он трясущимися губами. — Мне ж оно ни к чему, золотишко-то. Для забавы взял, чтоб подарить кому…

— Я тебя, гаденыш, сейчас позабавлю, — прорычал Славка, бросая на пол петушковскую шинель.

За ним на Сеню набросились все остальные, в том числе и Красовский.

— Ты ж у меня, гнида, к корешу своему отпрашивался! Говорил, что рядом живет. Убью, падла!

Мешая друг другу, штрафники старались дотянуться до тонко взвизгивающего Петушкова.

— Прекратить самосуд! — с некоторым промедлением остановил избиение Колобов. Что греха таить, у него самого чесались кулаки на этого подонка. — Всем отойти в сторону! А ты вставай, — приказал он Сене.

Тот медленно поднялся с пола. По лицу текли слезы. На лбу Петушкова набухали ссадины, нос и губы кровоточили. Жалобно всхлипывая, он потирал рукой шею.

— Что делать будем? — спросил Николай. — Отправим его к тем двоим?

Бойцы, немного поостыв и только сейчас осознав по-настоящему, чем это может кончиться для Петушкова, угрюмо молчали. Минуту назад они были готовы разорвать его, поганца, на месте, а теперь смутились.

— Это ж всю роту на позор выставить, — покачал головой Славка. — И скрыть нельзя. Узнают — и взводного вместе с ним за укрывательство шлепнуть могут. А так заставил бы я его все вещи по прежним местам разложить и в течение месяца каждый день по два раза морду бил бы для памяти.