Николай Колбасов - Штрафники. Люди в кирасах

— Вот этот гад своему отделенному две пули в спину всадил! Я собственными глазами это видел, товарищ лейтенант, — решил идти напролом Павка, понимая, что отступать от своего обвинения ему теперь никак нельзя.

У Фитюлина кровь ударила в голову. Он вырвался из рук державших его бойцов и вновь кинулся на Василькова.

— Брешешь, мразь! Сейчас я тебя… — Но его вновь перехватили, заломили руки за спину.

Войтову некогда было разбираться в этой темной истории. Единственное, что он мог себе позволить, — это спросить у Василькова, действительно ли он видел, как Фитюлин стрелял в Красовского. Получив утвердительный ответ, лейтенант приказал Павке отконвоировать арестованного к дивизионному особисту.

— Есть отконвоировать арестованного! — воспрянул духом Васильков. — Только где мне его найти, особиста-то, товарищ лейтенант?

— В штабе батальона спросишь представителя СМЕРШа Воронина. Он закреплен за нашей частью. Ему и передашь подозреваемого вместе с моей сопроводительной.

— Брехня это, товарищ комроты! Не стрелял я в отделенного! — превозмогая свою гордость и жгучую обиду, крикнул Славка.

Однако Войтов уже торопливо писал на вырванном из полевой тетради листке сопроводительную записку. Вручая ее Василькову, спросил еще раз: не ошибся ли он в своем обвинении?

— Что вы, товарищ лейтенант. Прямо на глазах у меня все случилось. Зуб Фитюлин имел на командира. Это вам все подтвердят.

— Ладно, идите. Сдашь подозреваемого и сразу назад.

Васильков взял автомат на изготовку и повел Фитюлина к берегу Невы, где все еще располагался штаб батальона. Славка поначалу ругался и угрожал своему конвоиру, но вскоре успокоился, решив, что особист — не дурак, а поверить в выдуманное Павкой обвинение, по мнению Фитюлина, мог только сумасшедший.

Когда Славку уводили в тыл, Колобов находился в отделении Медведева. Тот вторично был ранен в ходе атаки, но опять крепился, хотел остаться в строю. На предложение взводного идти на эвакопункт лишь слабо отмахнулся здоровой рукой.

— Ничего, старшина. Кость вроде бы не задета, выдюжу. Не хочется из взвода уходить…

— Я не настаиваю, — тихо сказал Николай. — Если можешь, оставайся.

У него самого через весь лоб тянулась широкая кровоточащая ссадина, ныло ушибленное обо что-то колено и свербил безымянный палец на левой руке. В пылу атаки он даже не заметил, когда и чем ему отхватило крайнюю фалангу. Но его мучила не столько боль, сколько чувство бессилия и понимание безвыходности положения, в котором оказался вверенный ему взвод. Много ли осталось в нем первоначального состава?

Николай видел, как упал перед самой траншеей Красовский, только еще не знал: ранен он или убит. Вернувшийся с правого фланга связной сообщил ему о смерти Феди Павленко. Выбыло сразу два командира отделения. Да и Медведев, похоже, держится только на характере. Не было сомнений у Колобова и в отношении своей собственной судьбы. В глубине души он даже удивлялся, что она хранит его так долго. Тяжело вздохнув, Николай прислонился виском к прохладной стене траншеи. Таким его и увидел спешивший в соседний взвод Войтов.

— В чем дело, старшина? Не ранен?

— Никак нет, товарищ лейтенант. Притомился немного.

— Это я уже заметил, когда твой взвод с атакой промедлил. Хотел наказать, но в траншею ты ворвался вместе с другими. Считай, что за заминку оправдался. Другое плохо, Колобов. Пока ты тут прохлаждаешься, у тебя бойцы своим отделенным командирам в спину стреляют.

— Как это — стреляют? Не понял вас, товарищ комроты, — насторожился Николай.

— А я другого не понимаю. Почему я, командир роты, сообщаю тебе о том, что происходит в твоем взводе! — вспылил Войтов. — Перебежчик Петушков, как видно, тебя ничему, не научил. Теперь во время последней атаки боец Фитюлин пустил очередь из автомата в спину своему командиру Красовскому!

— Это неправда, товарищ лейтенант, — побледнел Колобов. — Я видел, как погиб Красовский.

— Не погиб, а ранен. Правда, тяжело. Есть свидетели происшедшего и я приказал отправить Фитюлина в особый отдел.

— Не мог Фитюлин этого сделать! Это либо недоразумение, либо оговор…

— Мог, не мог — все это эмоции, старшина. Я привык верить фактам. А они свидетельствуют о том, что в твоем взводе полностью утрачена бдительность, ослабла дисциплина. И ты, командир, вместо того, чтобы энергично выправить положение, оправдываешь свое бездействие тем, что «притомился»!

— Я свою должность готов сдать в любую минуту, товарищ лейтенант, — еще больше побледнел Колобов. — Тем более, что назначали нас временно, до прибытия на фронт. Только что-то не видно обещанной нам замены!..

— Товарищ лейтенант! Скорее! — из-за поворота траншеи выбежал связной Войтова Ставрикин. — Во втором взводе вашего заместителя политрука Пугачева тяжело ранило. Осколками в бедро и в живот сразу…

— Где? Веди скорее, — Войтов, ничего не сказав Николаю, побежал по траншее во второй взвод.

«Ну вот, — как-то отрешенно подумал Колобов. — И Андрей отвоевался. Друг детства».

Пугачева несли к переправе очень долго. Плацдарм простреливался насквозь из всех видов оружия и санитарки измучились, протаскивая носилки с Андреем по полуразрушенным окопам и ходам сообщения. Наконец выбрались к обрыву и присели перевести дух перед трудным спуском вниз.

По кипящей от артиллерийского и минометного обстрела Неве сновали катера, мотоботы, ялики, шлюпки. То одно, то другое судно, налетев на неожиданно взметнувшийся фонтан, либо исчезало с поверхности реки, либо взлетало вверх вместе с водой. Сотни людей, оказавшись в ледяной купели, пытались доплыть до ближайшего берега, цеплялись за обломки, тонули. Может, это был обман зрения, но серо-холодная невская вода, казалось, отсвечивала алым, кровавым цветом. На береговых откосах тут и там темнели трупы.

Передохнув, девушки снова взялись за ручки носилок. Упираясь носками сапог в сыпучий грунт, они с трудом сползли вместе с ними на узкую песчаную полосу, которая тоже простреливалась навесным огнем немецких гаубиц, мортир и минометов. И девушки торопливо направились со своей тяжелой ношей к большой штольне, оборудованной под операционную. Кроме нескольких фонарей «летучая мышь» здесь горели подвешенные на проволочных крючьях куски телефонного кабеля, и черный, тяжелый дым от них, медленно поднимаясь по своду, тянулся жгутом к выходу.

Вдоль стен на плащ-палатках лежали тяжелораненые, нуждающиеся в срочных операциях. Ближе к входу дымила жестяная печурка, на которой в металлических ванночках стерилизовались хирургические инструменты. В самом конце штольни были установлены операционные столы, плотно окруженные медиками.