Хельга Графф - Сценарий для Незалежной

— Братишка, у тебя пожрать что-нибудь есть? Мы трое суток без пищи!

— Может и найдем, — уклончиво ответил Назар, — вы сами-то кто будете?

— Мы солдаты ВСУ — Вооруженных Сил Украины, — расшифровали они мудреную аббревиатуру, — участвовали в контртеррористической операции…

— Не пойму никак, — удивился Наз, — в украинской армии жрать, что-ли, не дают?

Бойцы тяжело вздохнули.

— Ничего не дают: ни денег, ни жратвы, ни обмундирования! Еле-еле месяц прослужили. Не выдержали и ушли! Теперь, наверное, под трибунал пойдем… если, конечно, поймают…

— Ладно, пошли в «тачку», только наперед сдайте оружие, а то ничего не получите!

Те молча протянули свои стволы. Назар оглядел винтовки.

— Украинская армия даже автоматов не имеет? Идете в бой, как в сорок первом, со столь примитивным оружием?!

Один, постарше, почесал затылок.

— Сказали же, ничего не дают! Одежду и винтовки эти нам родные купили за свои деньги!

— Пошли, — махнул рукой Назар и повел беглецов к микроавтобусу, распахнул дверцу и представил их оторопевшим журналистам:

— Принимайте гостей. Украинские военнослужащие. Говорят, три дня не ели! Лиза, дай им, пожалуйста, бутерброды и чай. Ну… что застыли? — обратился он к солдатам. — Влезайте…

Андрей и Владимир и впрямь оказались солдатами ВСУ, насильно взятыми по мобилизации в армию. Одного поймали прямо на улице, другого в администрации города Мариуполя, куда он имел несчастье заглянуть по своим делам. Бутерброды из рук Лизы бойцы приняли с дрожью и слезами на глазах. Каждый съел по 4 штуки, в общем, всё что было про запас!

После угощения за гостей взялась Элизабет.

— Я не понимаю, что происходит в украинских вооруженных силах? Это ведь регулярная армия, так почему вас там не кормят?

Солдаты пожали плечами.

— Раньше всё было как у всех, без особых проблем. До этой чертовой революции я уже служил в армии, — начал свой рассказ Андрей, — а сейчас что творится, и словами не описать! Живем, как бомжи. Жрать нечего, чистой питьевой воды нет! Обеспечиваем себя грабежами!

Журналисты в недоумении переглянулись.

— Как это? — изумленно спросил Антон.

— А вот так! Идем к местным и отнимаем то, что у них есть: еду и одежду! Мы с Вовкой посмотрели на весь этот бардак и решили рвать отсюда. В Украину нам обратной дороги нет! Посадят лет на 20! Так куда идти? Только в Россию…

— Да, — подтвердил слова сослуживца Владимир, — и убивать никого не хотим. Грех большой своих же убивать! Мы ведь не каратели, чтобы таких же украинцев жизни лишать. За что? Да ни за что! Только потому, что так хочется новой власти! Нет уж, довольно! Пошли все далеко и надолго!

— И куда теперь? Как в Россию добираться будете?

Солдаты переглянулись.

— А черт его знает! Наверное, каким-то образом через Донбасс. Нам через Мариуполь или Киев путь заказан, сразу же упекут куда следует, мы ведь дезертиры.

— Я вам вот что скажу, — решил сориентировать бойцов Антон, — добирайтесь с беженцами до контрольно-пропускных пунктов…

— Прежде чем добраться до российских контрольно-пропускных пунктов, нужно пройти украинские, — высказал свои соображения Назар, — вам нужно перейти границу нелегально и сдаться российским пограничникам, они помогут! Мы вас подвезем.

— Спасибо вам за всё! Даже не думали, что кто-то нам поможет!

— А за Донбасс повоевать не хотите? — задала провокационный вопрос Изольда.

— Нет! — хором ответили гости. — Не хотим воевать ни с кем и никогда!

Назар внимательно изучил карту, соображая, где высадить будущих нарушителей российской границы. Под утро попрощались с солдатами, которые напоследок сказали:

— Если попадем в Россию, значит будем жить. Большое вам спасибо за помощь! — и, наградив всех крепким рукопожатием, мгновенно исчезли в предутренних сумерках.

Ближе к обеду добрались до Горловки.

Дневник: «Апрель 2014 года. Ну вот и шахтерская Горловка. Страшное зрелище! Дома производят жуткое впечатление. Половина окон разбита, половина заложена фанерками, сбиты балконы, проломлены крыши, пробиты прямым попаданием стены и, в зияющих отверстиях, мелькает развороченный скарб — останки разнесенных в пух и прах диванов, столов, разбитых в мелкие щепки платяных шкафов. Многие дома превращены в руины, не подлежащие восстановлению! То и дело слышится канонада. Жутко…».

Богдан Бондаренко жил в частном секторе в собственном доме. На подъезде к месту его проживания журналисты увидели множество людей. Одни несли траурные венки, другие вели под руки убитых горем родственников погибших. Горловка вновь хоронила жертв обстрелов — своих земляков: и взрослых, и детей, ведь снаряды летят не избирательно, а крушат и уничтожают всё на своем пути. Концентрация горя в этом месте была такой, что казалось эту боль можно потрогать руками. Пожилая женщина лежит, обнимая гроб, орошает его слезами и шепчет:

— Сыночек… прости меня… не уберегла… — затем крик отчаяния: — За что?! Ненавижу!!! Вы хуже фашистов!!! Убийцы!!! Будьте вы все прокляты!!! Как мне всё это пережить?! Господи, как мне всё это пережить?! — и снова шепот: — Сыночек, за что? Ты никому ничего плохого не сделал! Никогда не увижу тебя… никогда!!! Неееет… — и рыдания… безутешные рыдания…

Обезумевшая от горя девушка.

— Папочка… папочка мой! Нееееет…

Над Горловкой стоял стон — стон человеческой боли, трагедии! Изольда закрыла уши руками, не в силах слышать всё это!

Мужчина везет в коляске молодую покалеченную женщину без руки, вероятно, родственницу погибших. Она не плачет, словно застыла, окаменела от горя. Журналисты вышли из машины и присоединились к траурной процессии. Обратились к стоящей рядом женщине в черной одежде, с головой, покрытой черным платком.

— Простите, что беспокоим вас в такой момент…

Она обернулась и Лизе на мгновение показалось, что это сама Новороссия — скорбная и страдающая, но гордая и непокоренная!

— Мы журналисты из России и Германии… — тут Лиза осеклась.

— Вот и смотрите, что эти твари киевские, хунта проклятая натворила! Убитых хороним… после очередного обстрела…

— Да… мы понимаем… много погибло?

Женщина тяжело вздохнула.

— За два часа, пока нас утюжили, погибли шестеро, еще десять ранено! Особенно досталось улицам Короленко и Зыряновской, — потом махнула рукой, — какие уж там улицы… ничего не осталось, ни единого целого дома… одни развалины! Нет больше улиц, только названия…

— Господи, — прошептала Изольда, — да как же вы тут выживаете?!

— А как видишь! Вон у нее, — она показала, на обнимающую гроб, пожилую женщину, — убили сына и внучку. Катюше всего 11 лет было, разорвало ребенка пополам! Ее отец, Юра, пытался спасти… закрыть… вот так и погибли вместе! А вон мать Катюши, Анечка, — жительница Горловки указала, на сидящую в инвалидной коляске, молодую женщину с перевязанной культей, — сколько же горя довелось пережить одному человеку! Ей руку оторвало, младшего двухлетнего сынишку осколками посекло, глазки обожжены, не открываются! Хорошо хоть младенец жив остался, его обломками засыпало! Такое горе! Все глаза выплакали! Каждый день хороним…