Антонио Итурбе - Хранительница книг из Аушвица

Мириам и Якуб Эделыптейны были людьми недюжинного ума. В тот же миг оба поняли, зачем их собрали вместе. То, что молнией пронеслось в ту секунду в их головах, знать не дано никому.

Унтершарфюрер СС вытащил пистолет и наставил его на маленького Ария. Выстрел в упор. После этого он пустил пулю в Мириам. Когда стреляли в Якуба, тот, без всякого сомнения, эмоционально был уже трупом.

К моменту закрытия семейного лагеря ВIIЬ, то есть к 11 июля 1944 года, в нем содержалось двенадцать тысяч узников. Доктор Менгеле организовал процесс селекции, который занял три дня. Из всех имеющихся в лагере бараков для работы он выбрал блок 31, потому что благодаря отсутствию нар там гораздо больше свободного места и лучшая обзорность. Своим помощникам Менгеле пояснил, что, кроме всего прочего, этот барак — единственный, в котором нет одуряющей вони. Несмотря на то что доктор был большим любителем вскрывать тела, одновременно он являлся еще и рафинированной личностью, которая не выносит дурных запахов.

Семейный лагерь подошел к финалу своего существования. Дита Адлерова и ее мама готовятся к проходу через фильтр доктора Менгеле, который решит, жить им или умереть. После грязной водички — лагерного завтрака — было приказано построиться по баракам. Все обитатели лагеря в тревоге, люди нервно мечутся из стороны в сторону, стараясь использовать секунды, которые могут оказаться последними в их жизни. Мужья бегут попрощаться со своими женами, а жены — со своими мужьями. Многие пары сталкиваются нос к носу на лагерштрассе, на полдороге между соответствующими бараками. Объятия, поцелуи и слезы, но и упреки. До сих пор находится кто-то, кто вспоминает: «Вот если бы мы уехали в Штаты, когда я тебе говорила!..» Каждый на свой лад проживает то, что может стать его самыми последними секундами. На глазах безучастных к происходящему охранников СС, появившихся в лагере, капо яростно свистят в свои свистки, требуя, чтобы все вернулись к своим баракам.

Пани Турновская подходит к Лизль Адлеровой пожелать ей удачи.

— Удачи, пани Турновская? — кричит ей с соседних нар какая-то женщина. — Нам потребуется не удача, а настоящее чудо!

Дита отходит на несколько шагов от матери, погружаясь в суматоху бегущих в разных направлениях людей. И чувствует, что кто-то встает у нее за спиной, да так близко, что она чувствует на своем затылке чужое дыхание.

— Не кричать, — приказывает ей голос.

Дита настолько привыкла к разного рода приказам, что врастает в землю ногами и не пытается обернуться.

— Это ведь ты интересовалась смертью Хирша, так?

— Да.

— Ну так вот, у меня есть кое-какая информация... не оборачивайся!

— До сих пор мне все говорили, что он испугался, но я точно знаю, что он не мог отступить только из-за страха смерти.

— Здесь ты права. Я видел списки заключенных, которых СС затребовало из карантинного лагеря обратно в семейный. Был там и Хирш. Он не должен был умереть.

— Если так, то почему же он покончил с собой?

— А вот здесь ты не права, — звучит тот же голос, хотя на этот раз в нем звучит неуверенность, как будто его владелец еще не решил, что можно говорить, а чего нет. — Хирш не покончил с собой.

Дита хочет знать все и поворачивается к своему загадочному собеседнику лицом. Но тот бросается со всех ног бежать, лавируя среди людей. Дита узнает его: это тот паренек, который работает посыльным в госпитальном бараке.

Она порывается кинуться за ним, но тут мамина рука ложится на ее плечо.

— Строимся!

Капо их барака уже сыплет ударами своей трости направо и налево, да и охранники вовсю работают прикладами автоматов. Времени больше нет. Скрепя сердце, Дита встает в шеренгу рядом с матерью.

Что это значит: Фреди Хирш не покончил с собой? А что тогда? Он умер не так, как ей об этом рассказали? Ей приходит в голову, что этот парень, скорее всего, все придумал. Но с какой стати ему это делать? Все это — шутка, и именно поэтому он бросился наутек, когда она обернулась? Вполне возможно. Но что-то говорит ей, что это не так, что в то мгновение, когда она смотрела на него, насмешки в его глазах не было, даже ее тени. Теперь она больше, чем когда бы то ни было, убеждена: то, что произошло в тот вечер в карантинном лагере, не совпадает с рассказами о тех событиях людей из Сопротивления. А какой для них резон обманывать? Или они и сами не знают всей правды о том, что там произошло?

Слишком много вопросов для момента, когда все ответы могут стать запоздалыми. В семейном лагере тысячи людей, и всем им предстоит пройти сквозь игольное ушко безумного взгляда доктора Менгеле... К жизни или к смерти.

Группы людей часами входят и выходят через заднюю дверь блока 31, но никто в точности не знает, что там происходит. В полдень им дают похлебать супа и разрешают посидеть на земле, но усталость и нервозность происходящего оставляют на женщинах их группы свой отпечаток. Ну и, конечно, слухи. Судя по всему, селекция оказалась настоящей: наиболее крепких заключенных отделяют от больных и тех, кто работать не сможет. Поговаривают, что доктор Менгеле принимает решения о том, кому жить, а кому умереть со своей обычной флегматичностью. Узники и узницы должны войти в барак голыми, чтобы капитан медицинской службы их обследовал. Кто-то говорит, что, по крайней мере, доктор Менгеле поступает достойно, запуская партии мужчин и женщин по отдельности. Говорят, что при осмотре голых женщин в его глазах даже нет похоти, что на всех и каждого он глядит с абсолютным равнодушием и что время от времени зевает, соскучившись и утомившись своей ролью исследователя человеческих особей.

Линия оцепления из эсэсовцев никого не подпускает к блоку 31. Кучки людей, которым выпало проходить отбор в другой день, тревожно бродят по зоне. Воспитатели до самого последнего пытаются заниматься детьми. Они вместе со своими группами усаживаются позади бараков и стараются занять ребят играми — в разгадывание загадок или чем-то еще. Все что угодно, лишь бы немного унять их тоску и тревогу. Даже этот сухарь, преподавательница Маркета, затеяла со своими девочками игру в платочек. И каждый раз, когда платочек попадает в ее руки, она незаметно подносит его к лицу промокнуть слезы: вот они, одиннадцатилетние девчушки, полные жизни, как же они бегают за платочком, спорят и даже ссорятся, выясняя, кто первой коснулся этого кусочка ткани... Сочтут ли хоть одну из них достаточно большой, чтобы стать рабочей силой, или убьют всех?

Наконец, в составе колонны своего барака Дита стоит перед входом в блок 31: теперь их очередь. Им велят раздеться и сложить одежду кучкой; эти кучи образуют уже целые горные массивы тряпья, вырастающие из болотистой почвы.

Ей тяжелее видеть выставленную напоказ наготу своей мамы, чем свою собственную. Она отворачивается, чтобы не видеть ее сморщенные груди, ничем не прикрытый пах, частокол выпирающих из-под кожи костей. Некоторые женщины еще прикрывают руками самые интимные части своего тела, но большинству уже все равно. По обе стороны от колонны голых женщин шатаются стайки бездельничающих, свободных в данный момент от службы охранников, которые убивают время, похотливо разглядывая обнаженных и громко обсуждая достоинства тех, кто им понравился. Тела тощие, изгибы скорее заметишь в очертаниях ребер, чем бедер, у некоторых девушек волосы в низу живота едва-едва пробиваются, но солдатам не хватает развлечений, а кроме того, они уже настолько привыкли к дистрофической худобе узников, что отпускают скабрезные шуточки, как будто перед ними — шикарные, со всеми положенными округлостями красотки.