Антонио Итурбе - Хранительница книг из Аушвица

— Почему ты мне заранее не сказал, что карандаши мы передадим через ограду? — говорит она с гулко колотящимся в груди сердцем. — Я бы хоть немного подготовилась!

— Есть такие вещи, к которым лучше не готовиться. Иногда лучше действовать импульсивно.

— Я передам карандаши пану Хиршу. Мы тебе очень-очень благодарны.

— Теперь нам нужно уходить...

— Да.

— Алиса...

— Что?

— Мне бы очень хотелось еще с тобой встретиться.

Она улыбается. И ее улыбка — гораздо лучше, чем слова.

— Завтра в это же время? — спрашивает он.

Она кивает и начинает отходить от ограды, двигаясь по направлению к главной улице своего лагеря. Руди в знак прощания поднимает руку. А она своими пухлыми губками посылает ему воздушный поцелуй, он летит поверх торчащих колючек ограды, и Руди ловит его в воздухе. Никогда раньше он не думал, что один простой жест может сделать его таким счастливым.

Кое у кого в это утро в голове целый лабиринт мыслей. Дита внимательно следит за каждый жестом, за каждой бровью, что поднимается, за каждой парой челюстей, которые сжимаются, — она наблюдает за всем происходящим вокруг нее с сосредоточенностью и страстью охотников за микробами из одноименной книги Поля де Крайфа, с которыми они льнули глазом к окуляру микроскопа. Как заправский детектив отслеживает она хоть что-то необычное, что можно обнаружить в поведении людей. Она хочет знать правду — ту правду, о которой не скажут слова. И надеется, что по тому, как человек смотрит, как он медлит с ответом или глотает слюну, она сможет выявить тех, кому есть что скрывать. Недоверчивость — такая чесотка, которая начинается исподволь и потихоньку, но когда ты сам себе в ней признаешься, то уже не можешь прекратить чесаться.

Но жизнь тем не менее не останавливается, да и Дите вовсе не хочется, чтобы хоть одна живая душа заметила ее тревогу. Поэтому она с раннего утра уже в библиотеке — сидит на скамеечке, прислонившись к горизонтальной дымовой трубе. Книги она разложила на другой скамеечке, прямо перед собой, бросая вызов всему миру. Лихтенштерн прикомандировал к ней одного из ассистентов блока, чтобы он помогал следить за оборотом книг в конце каждого часа, и теперь рядом с Дитой сидит мальчик-подросток с очень белой кожей, настолько молчаливый, что она еще ни разу не слышала его голоса.

Первым появляется молодой преподаватель — обычно он дает уроки мальчикам недалеко от выбранного ею для библиотеки места — и здоровается молчаливым кивком. Говорят, что он — коммунист. А еще он хорошо образован, знает даже английский. В надежде понять, можно ли ему доверять, Дита вглядывается в его лицо, изучает жесты, но так и не может ни к чему склониться. За его напускным безразличием сквозит ум — это да, этого не отнимешь. Он обводит взглядом книги и, остановившись на Герберте Уэллсе, кивает, словно одобряя. Потом переводит взгляд на книгу Фрейда и отрицательно качает головой. Дита внимательно изучает его лицо, как будто опасается того, что он может сказать. Наконец он погружается в недолгое раздумье.

— Знай Герберт Уэллс, что окажется по соседству с Зигмундом Фрейдом, он бы на тебя осерчал.

Дита смотрит на него широко открытыми, круглыми, как блюдца, глазами, лицо заливается легким румянцем.

— Я вас не совсем понимаю...

— Да ерунда, не бери в голову. Просто меня немного шокирует близкое соседство такого рационально мыслящего социалиста, как Уэллс, и такого продавца фантазий, как Фрейд.

— Фрейд пишет фантастические истории?

— Нет-нет, вовсе нет. Фрейд — австрийский психиатр, родом из Моравии, еврей. В общем, он был одним из тех, кто старается заглянуть внутрь головы человека.

— И что он там увидел?

— Судя по тому, что он пишет, много всего. Даже слишком. В своих книгах он утверждает, что мозг — это что-то вроде чердака, где гниют самые разные воспоминания и сводят человека с ума. Он изобрел свой собственный способ лечения душевных болезней: уложить пациента на кушетку и разговорить его, да так, чтобы он припомнил и пересказал все воспоминания, до самого последнего. Так доктор получает возможность проникнуть в его самые потаенные мысли. Этот метод Фрейд назвал психоанализом.

— А что было потом?

— Он стал знаменитым. Благодаря этому ему все-таки удалось уехать из Вены в 1938-м. Нацисты ворвались в его консультацию, всё там разгромили, забрали полторы тысячи долларов. Когда ему об этом рассказали, он заметил, что сам никогда не брал такую сумму за один визит. Фрейд был знаком со многими влиятельными людьми. Но даже при этом ему не давали уехать в Лондон вместе с женой и дочерью, пока он не подписал бумагу, в которой говорилось, как хорошо обращались с ним нацистские власти и как чудесна жизнь в Третьем Рейхе. Он, однако, попросил позволения сделать приписку в конце этого документа, чтобы текст не выглядел таким лаконичным, и написал: «Живо рекомендую гестапо всем и каждому». Нацисты остались очень довольны.

— Они ничего не понимают в еврейском юморе.

— Смех с точки зрения немцев — это когда щекочут пятки.

— А уже в Англии?

— Фрейд умер на следующий год, в 1939-м. Он был очень стар и очень болен. — Преподаватель берет в руки томик Фрейда и листает его. — Книги Фрейда — одни из первых, что сгорели в кострах по приказу Гитлера еще в 1933 году. Этот томик — просто квинтэссенция риска: книга не только подпольная, но еще и запрещенная.

Диту пробирает озноб, и она решает сменить тему.

— А кем был Герберт Уэллс?

— Свободно мыслящий человек, социалист. Но в первую очередь он был великим писателем. Слыхала о человеке-невидимке?

— Да...

— Ну так вот, роман о человеке-невидимке написал он. А еще — «Войну миров», в которой на Земле высаживаются марсиане. И «Остров доктора Моро», историю о чокнутом профессоре, который скрещивает человека с животными. Доктору Менгеле наверняка бы понравилось. Но, по моему мнению, лучший его роман — «Машина времени». Путешествия во времени — в прошлое и в будущее... — Сказав это, он задумался. — Можешь себе представить? Понимаешь, что могла бы означать возможность залезть в такую машину и отправиться обратно в 1924 год, чтобы не дать Адольфу Гитлеру выйти из тюрьмы на свободу?

— Но все это — машина времени то есть — это ведь выдумки, да?

— К несчастью, да. Романы привносят в нашу жизнь то, чего ей не хватает.

— Ну ладно, если вам так больше нравится, я могу поместить пана Фрейда и пана Уэллса на разные концы лавки.

— Нет, не нужно. Оставь их так, как есть. Может, каждый из них кое-чему поучится от другого.

И говорит он так серьезно, что Дита теряется в догадках: шутит ли этот молодой, но так похожий на седого мудреца преподаватель или нет?

Когда он поворачивается и возвращается к группе своих мальчиков, Дита решает, что этот человек — ходячая энциклопедия. Ассистент, сидящий рядом с ней, за все это время даже не пикнул. Только когда преподаватель отошел от них подальше, он говорит детским, тонким как флейта голосом (и тогда Дита понимает, почему он старается как можно меньше говорить), что этого человека зовут Ота Келлер и он коммунист. Она кивает.