Антонио Итурбе - Хранительница книг из Аушвица

Этими различиями между миром рептилий и миром наших человеческих реакций и поведения не стоит пренебрегать. Мы не находим в самих себе ни той непосредственности и примитивизма инстинктивного поведения рептилий, ни их аппетитов, страхов и фобий. Мы не можем понять рептилий в их простоте по той причине, что наши собственные мотивации сложны; мы обдумываем и взвешиваем свои поступки, не ограничиваясь непосредственно возникающей реакцией.

Дита задается вопросом, что сказал бы Герберт Джордж Уэллс, если бы мог увидеть место, где они живут. Удалось бы ему различить здесь рептилий и людей?

Книга сопровождает ее в эти более чем неспокойные вечера в блоке 31, и с ней, как с пропуском в руке, Дита бродит по подземным лабиринтам величественных египетских пирамид, проходит через Вавилон с его висячими садами и через Ассирию в эпоху великих битв. Подробная карта владений персидского царя Дария I являет ей невообразимых размеров территорию, большую, чем любая из ныне существующих империй. Она замечает, что то, что пишет автор в главе «Священники и пророки Иудеи», не совпадает с теми рассказами, которые слышала она в детстве по поводу священной истории, и это ее несколько смущает.

По этой причине Дита предпочитает вернуться к страницам, посвященным Древнему Египту, которые переносят ее в мир фараонов с загадочными именами, позволяют подняться на палубу кораблей, плывущих по водам Нила. В конце концов, Г. Дж. Уэллс оказался прав в том, что машина времени на самом деле существует: машина времени — это книги.

В конце дня, до вечерней поверки, она обязана вернуть книги в библиотеку. После нескончаемой полуторачасовой пытки, во время которой в бараке сверяются списки, Дита, довольная ее завершением, выходит на улицу, направляясь на уроки, которые дает ей папа. Сегодня очередь географии.

Проходя мимо барака 14, она замечает возле его боковой стены сидящую Маргит, а рядом с ней — Рене. Судя по всему, у них только что закончилась поверка — гораздо более тяжелая, потому что на улице. Дита замечает их нахмуренные лица и подходит поздороваться.

— Что такое, девочки? Что-то случилось? Вы же здесь в ледышки превратитесь!

Маргит поворачивается лицом к Рене, которой, по-видимому, есть что рассказать. Рыжеволосая девушка поднимает со лба прядь волос, подносит ее ко рту и нервно прикусывает. Потом вздыхает, изо рта у нее вырывается облачко пара, рассеивающееся над головой.

— Этот нацист... он меня преследует.

— Он сделал тебе что-то плохое?

— Нет, пока нет. Но сегодня утром он опять подошел и встал прямо передо мной. Я знала, что это он, и не хотела поднимать голову. Но он не уходил. И наконец тронул меня за руку.

— А ты что?

— Я понимала, что если подниму голову и посмотрю на него, то мне уже никуда не деться. Поэтому я, не переставая копать, бросила лопату земли под ноги своей соседке, ну она и завопила как резаная. В общем, получился скандал, на крики сбежались другие патрульные. Он, ни слова не сказав, отошел назад. Но я знаю, что он приходил ко мне... Я не придумываю, Маргит его вчера видела.

— Да, правда. Вчера после поверки. Мы стояли вдвоем, разговаривали, перед тем как разойтись по баракам — проведать родителей. А он прошел мимо — буквально в двух шагах. И смотрел на Рене, это точно.

— И как он смотрел — со злостью? — поинтересовалась Дита.

— Нет. Но очень пристально. Как сказать... Таким грязным взглядом, каким смотрят мужчины.

— Грязным?

— Думаю, что он хочет Рене.

— Ты что, Маргит, с ума сошла?

— Я знаю, о чем говорю. Такое желание у мужчин по глазам видно, и рот у них приоткрывается, как будто они тебя голой видят. Козлы эдакие.

— Я боюсь... — шепчет Рене.

Дита обнимает ее и говорит, что они все боятся. И что они с Маргит будут рядом с ней, насколько это возможно.

Глаза у Рене явно на мокром месте, и она дрожит — то ли от холода, то ли от страха. У Маргит тоже такое лицо, что вот-вот либо заплачет, либо чихнет. Дита подбирает с земли щепочку и энергично начинает чертить на белом снегу квадраты.

— Что это ты делаешь? — в один голос спрашивают подруги.

— Классики рисую.

— Дитинка, помилуй! Нам же по шестнадцать! Мы не играем в классики, это только для маленьких.

Дита, не обращая на них внимания, словно не слыша, продолжает тщательно вычерчивать игровое поле. Закончив, поднимает на них глаза и встречается с вопросительным взглядом девушек.

— Да все уже по баракам разошлись, нас никто не увидит!

Рене и Маргит хмурят брови и отрицательно качают головой, пока Дита оглядывается по сторонам, ища подходящий предмет.

— Ладно, и щепка сойдет, — говорит она. И кидает ее в один из квадратов.

Дита прыгает в него, но чуть не падает.

— Какая же ты неуклюжая! — смеется Рене.

— Может, у тебя лучше получится, на снегу-то? — подначивает ее Дита, притворяясь обиженной.

Рене немного поддергивает вверх рукава и бросает щепку, готовясь точно приземлиться в нужный квадрат под громкие аплодисменты Маргит. Сама Маргит прыгает следующей. И оказывается самой неловкой — прыгая на одной ножке, неудачно приземляется и шумно падает в снег. А когда Дита хочет помочь ей подняться, то сама поскальзывается на припорошенном снегом ледке и падает на спину.

Рене хохочет над обеими. Сидя на земле, Маргит и Дита лепят снежки, и сразу два летят в голову Рене, осыпав ее волосы белым.

И все втроем смеются.

Наконец-то смеются.

Дита, промокшая, но довольная, насколько может быстро убегает, потому что сегодня среда, а по средам у нее урок географии. По понедельникам у нее — математика, а по пятницам — латинский. Преподаватель — пан Адлер, ее отец. А тетрадь для записей — ее собственная голова.

Она все еще помнит тот день, когда впервые переступила порог их квартиры в квар- тале Йозефов, и отец, у которого теперь уже не было кабинета, сидел за единственным столом в доме, за тем, что стоял в столовой-гостиной, и вертел пальцем свой глобус. Дита вошла в комнату со школьным портфелем в руках и, как делала каждый вечер, подошла к отцу, чтобы он ее поцеловал. Иногда он усаживал ее на колени, и они играли в такую игру: один загадывал название какой-нибудь страны, а другой сильно раскручивал вокруг металлической оси земной шар, а потом должен был мгновенно его остановить, попав пальцем в загаданную страну. В тот день он был каким-то рассеянным. Он сказал ей, что из школы пришло известие: каникулы. Слово «каникулы» всегда звучит музыкой в ушах детей. Но тон, которым папа сообщил ей эту новость, а также внезапность наступления этих неуместных каникул способствовали тому, что музыка на этот раз прозвучала фальшиво. Она помнит, что от первоначальной радости быстро соскользнула к гнетущей тоске, как только стало понятно, что школа для нее закончилась навсегда. И вот тогда отец посадил ее к себе на колени.