Антонио Итурбе - Хранительница книг из Аушвица

После обеда к Дите поступил заказ на живую книгу — «Чудесное путешествие Нильса Хольгерсона». Пани Магда — внешне хрупкая женщина с белоснежными волосами, маленькая, как воробышек. Но когда она начинает рассказывать историю, то словно становится выше ростом, голос ее наливается неожиданной силой, а руки роскошно имитируют взмахи крыльев гусей, которые несут на себе Нильса Хольгерсона. И над этой воображаемой стаей мощных птиц поднимается кучка разновозрастных мальчишек: не отводя от рассказчицы глаз с расширившимися зрачками, они сопровождают гусиный клин, летящий по небу Швеции.

Почти все дети уже слышали эту историю, причем не один раз, но наибольшее удовольствие получают как раз те, кто лучше всех ее знает. Они узнают ее целыми кусками и даже начинают смеяться заранее, до того, как прозвучит шутка, — они и сами уже часть приключений. Даже Габриэль — этот кошмар и ужас для всех преподавателей блока 31, мальчишка, который обычно и минуты не может провести в покое, — сейчас застыл как статуя.

Нильс — капризный ребенок, без конца задирающий и обижающий домашних животных на скотном дворе. Однажды, когда родители отправились на службу в церковь и Нильс остался дома один, перед ним появился гном, которому надоело заносчивое и глупое поведение мальчика. И гном делает Нильса маленьким — ростом с себя, лесного жителя. И вот, чтобы снять заклятие и вернуть себе свой прежний вид, Нильс хватается за шею одного из домашних гусей их птичника, и оба они присоединяются к стае диких гусей, кочующих над всей Швецией. И по мере того как дерзкий насмешник Нильс, вцепившийся в шею добряка-гуся Мартина, начинает умнеть и понимать, что мир гораздо шире, чем его собственное «я» и эгоистичное поведение, слушатели истории тоже поднимаются над жестокой действительностью, в которой эгоизм отнюдь не редок. То кто- то без очереди за супом влезет, то у соседа ложку утащит.

Когда Дита идет на поиски пани Магды, чтобы сообщить ей, что в такое-то время у нее очередное чтение «Нильса Хольгерсона», женщина порой начинает сомневаться.

— Но ведь все они прослушали эту сказку раз десять! И как только поймут, что я собираюсь рассказать им то же самое, они встанут с табуреток и уйдут!

Но никто никогда не уходит. Вне зависимости от того, сколько раз уже дети слышали сказку, она им неизменно нравится. Более того, они каждый раз хотят слушать ее с самого начала. Иногда пани учительница, опасаясь им наскучить, пробует подсократить рассказ, опустив тот или иной эпизод, но тут же в зрительном зале слышатся протесты.

— Не так! Не так! — возражают дети.

И она вынуждена идти на попятный и рассказывать все, ничего не пропуская. И чем большее количество раз слушают дети эту историю, тем более своей она для них становится.

Сказка рассказана, в соседних группах тоже заканчиваются занятия: игры в «угадалки» или самые скромные уроки рукоделия, какие только можно себе позволить при практическом отсутствии материалов. Группа девочек мастерила кукол-марионеток из старых носков и щепочек. После вечерней поверки, проведенной заместителем директора, дети покидают блок номер 31, расходясь по баракам, к своим родителям.

Ассистенты торопятся завершить свою работу. То, как они водят по земляному полу вересковыми метлами, скорее, ритуал или же способ оправдать свое присутствие в детском блоке, чем насущная необходимость. Так же быстро расставляются по местам табуреты и вычищаются от воображаемых остатков еды миски: никто в них ничего не оставляет и всё, до последней капельки, вылизывается языком. Крошка — это настоящее сокровище. Ассистенты покидают барак по мере того, как заканчивают уборку, и вскоре полная и оглушительная тишина и спокойствие воцаряются в блоке 31, в котором целый день кипел котел уроков, песенок и внушении самым озорным и непоседливым.

Учителя садятся на расставленные кружком табуретки и обсуждают события прошедшего дня. Дита остается в уголке за пирамидой поленьев, как она частенько делает, чтобы немного почитать, — ведь из блока 31 книги выносить нельзя. Официально книг в Аушвице нет. На глаза Диты попадается прислоненная к стене в углу палка со сплетенной из веревки небольшой сеткой на конце. Похоже на примитивный сачок для ловли бабочек, хотя веревочки так плохо связаны, что при попытке поймать этим устройством бабочку она непременно улетит через какую-нибудь дыру. Дита ломает голову, кто же мог сделать для себя такое бесполезное приспособление. В Аушвице нет бабочек. Еще чего захотела — бабочек!

Вдруг она замечает, что в щелку между досками стены что-то вставлено, вынимает это что-то и видит в своей руке малюсенький карандашик, один лишь черноносый заточенный кончик. Но карандаш есть карандаш — могущественный инструмент. Дита поднимает с пола смятую бумажную птичку профессора Моргенштерна и бережно ее разглаживает. Теперь у нее есть лист бумаги для рисования. Он, конечно, помятый, наполовину исчерканный, но это все-таки лист бумаги. А она так давно не рисовала... С самого Терезина.

Тамошний учитель рисования — очень добрый и вежливый, который давал уроки ребятам из гетто, не раз говорил, что рисовать — один из способов уйти, отправиться далеко-далеко. Он был таким образованным и таким темпераментным, что она ни разу не решилась ему возразить. Но ее саму рисование ни в какие дали не уносило и в вагон чужих жизней, как книги, не заводило, скорее наоборот. Рисование катапультировало ее внутрь самой себя. Художество оказывалось для нее не способом уйти, а способом войти внутрь. Именно поэтому ее картины, созданные в Терезине, были мрачными, резкими, c темными, набрякшими мокрой золой тучами, словно она уже тогда чувствовала, что именно такие, внутренние для нее небеса станут единственным небом, которое увидят ее глаза в Аушвице — небом, затянутым пепельными тучами. Рисовать — это был способ поговорить с самой собой в те нередкие вечера, когда она сникала под тяжестью отчаяния юности, которая, не успев начаться, уже закончилась.

На мятом листочке она рисует внутренность барака: архипелаги табуреток, кирпичный дымоход, протянувшийся каменной стрелой вдоль всего барака, и две скамейки: одна для нее, другая — для ее книг. Весь ее мир.

Отделаться от доносившегося до нее гула учительских голосов, особенно громких этим вечером, она не могла. Пани Лишайка звучно жаловалась на то, что абсолютно невозможно давать детям уроки географии, разъясняя различия между средиземноморским и континентальным климатом, когда слышны крики, приказы и плач вновь доставленных в лагерь людей, проходящих в нескольких метрах от барака по пути в душевые или к смерти.

— Приходят эти поезда, но мы должны притворяться, что ничего не слышим, должны продолжать урок; дети вытягивают шеи, перешептываются, а мы — как будто бы и ничего не слышим, и ничего не знаем... Неужели не лучше будет играть в открытую, поговорить с детьми о концлагере, рассказать им, что здесь происходит? Тем более что они, скорее всего, и сами уже обо всем прекрасно знают.