Антонио Итурбе - Хранительница книг из Аушвица

— А мы даже не можем увидеть его, — жалуется мама. — Нам запрещено входить в мужской барак. Я попросила одного папиного знакомого, любезный такой пан, из Братиславы, чтобы он сделал милость, сходил взглянуть на него и потом сообщил бы мне, а я подожду у входа. — Ей приходится сделать паузу, чтобы совладать с эмоциями. Дита берет маму за руку. — И он сказал мне, что отец выглядит так же, как утром: почти без сознания от жара. Что выглядит плохо. Эдита, все-таки твоему папе, наверное, нужно лечь в госпиталь.

— Мы пойдем к нему.

— Что ты такое говоришь? Мы не сможем войти в барак! Это запрещено!

— Запрещено также лишать людей свободы и убивать их, но что-то я не вижу, чтобы они прекратили это делать. Жди меня у входа в папин барак.

Дита бежит искать Милана, одного из ассистентов блока 31. Раньше ей случалось видеть его сидящим возле боковой стены 23-го барака. Это красивый парень, хотя ей он не слишком симпатичен. С другой стороны, не внушать никому симпатию может и она сама, поскольку практически не общается с другими ассистентами блока, предпочитая посвящать свободные минуты чтению книг, болтовне с Маргит или общению с родителями. Ее смущает и кокетничанье девочек, и бравада парней ее возраста.

Она действительно находит Милана возле 23-го барака. Вечер неуютный, опять этот вечный и безжалостный польский холод, но Милан и еще двое парней сидят на земле, прислонившись к деревянной стене барака. Молодые люди убивают время, разглядывая проходящих мимо узников и отпуская сомнительные комплименты девушкам. Дите совершенно не улыбается появиться перед этими парнями: они старше, чем она, с пробивающимися усиками над губой и самых разных размеров прыщиками, рассеянными по их лицам, да и ведут себя как молодые петушки. Оказаться рядом с ними ей просто страшно. Она думает, что они начнут потешаться над ее ногами-палочками и даже над надетыми на них почти детскими шерстяными чулками. Но она встает прямо перед ними, потому что знает, что сегодня не может позволить себе такую роскошь, как страх.

— Ну и дела! — спешит выступить Милан собственной персоной, чтобы никто не сомневался в том, кто здесь главный. — Кого это мы здесь видим? Это же библиотекарша...

—На эту тему за стенами блока 31 говорить нельзя, — решительно прерывает его Дита. И тут же раскаивается в своей суровости — о том, что ее упрек достиг цели, свидетельствует его внезапный румянец. Ему не понравилось, что какая-то девчонка, да еще и младше него, ставит его в неловкое положение перед приятелями. А ведь Дита как раз пришла просить его об одолжении. — Слушай, Милан, я хотела кое о чем тебя попросить ...

Приятели Милана обмениваются плохо скрываемыми взаимными толчками локтями, и на их лицах расцветают лукавые улыбочки. Милан также приободряется и явно наглеет.

— Ну, девочки обычно просят меня о многом, — самодовольно произносит он, краем глаза поглядывая на двоих приятелей, чтобы отследить произведенный эффект, — те начинают гоготать, показывая довольно сильно попорченные зубы.

— Мне нужно, чтобы ты одолжил мне на время свою куртку.

Лицо Милана застывает в изумлении, его улыбочка моментально тускнеет. Его куртку? Она просит его куртку? То, что при распределении одежды ему досталась эта куртка, — большая удача, это одна из лучших курток в зоне ВНЬ. За нее ему предлагали пайки хлеба, картошку и даже плитку шоколада, но он не намерен расстаться с ней ни за что на свете. Как он без этой куртки будет выносить зимние вечера при нулевой температуре? Кроме того, она ему к лицу: в этой куртке он больше нравится девочкам.

— У тебя что, не все дома? Моей куртки и пальцем никто не коснется. Никто значит никто, соображаешь?

— Но это только на какое-то время, ненадолго...

— Не говори глупостей! Ни на какое-то время, ни на никакое время! Ты что думаешь, я дурак? Я дам тебе куртку, ты ее тут же продашь, и я больше никогда ее не увижу. Лучше бы тебе смотать отсюда по-быстрому, пока я на самом деле не разозлился! — Сказав это, он поднялся на ноги, и тут же стало очевидно, что он сантиметров на двадцать выше Диты.

— Мне твоя куртка нужна только на время. Ты можешь пойти со мной, чтобы быть уверенным, что она не исчезнет. Я тебе заплачу — моя пайка хлеба от ужина.

Дита произнесла волшебные слова: еда. Лишняя пайка хлеба для растущего мальчишки, который уже не помнит, когда в последний раз ему удавалось обмануть вечное чувство голода, — это могущественные слова. Желудок урчит постоянно, желание поесть превратилось в наваждение, и единственная вещь, которая приводит в большее возбуждение, чем мечты о девчачьей ножке, — это ножка куриная.

— Целая пайка хлеба... — повторяет он, взвешивая сделанное предложение, уже представляя себе будущий банкет. Даже можно будет оставить приличный кусок на другой день, чтобы съесть его с той бурдой, что дают на завтрак. — Говоришь, что наденешь куртку только на время, а я буду рядом с тобой, и потом ты мне ее вернешь?

— Да, именно так. Мы работаем с тобой в одном бараке, так что я не смогу тебя обмануть. Если я тебя обману, ты обо всем расскажешь, и меня выгонят с моего места в блоке 31. А уходить оттуда никто из нас не хочет.

— Ну ладно... Мне нужно подумать.

Он приглашает приятелей посовещаться, и они встают плотным кружком, их головы сближаются, над ними гудением пчелиного роя поднимается шепот обсуждения, из которого прорываются отдельные смешки. Наконец улыбающийся Милан поднимает голову с выражением триумфатора.

— Идет. Я на время уступаю тебе куртку в обмен на пайку хлеба... а еще ты нам дашь потрогать свои сиськи! — Он на секунду скашивает взгляд на своих приятелей и видит, что они подтверждают это решение с энтузиазмом — кивают так яростно, как будто у них не шеи, а пружины.

— Не будь идиотом. Да ведь у меня почти и нет...

Она видит, что все трое начинают хохотать, как если бы они отлично прикололись или же пытаются этим гоготом скрыть нервы и неудобство, с которыми для них связаны разговоры на подобные темы. Дита тяжело вздыхает. Если бы они не возвышались над ней на целую голову, она бы отвесила каждому по пощечине.

За то, что козлы. Или идиоты.

Но у нее нет другого выхода.

В конце концов, какая разница?

— Ладно, согласна. А теперь дайте мне примерить эту дурацкую куртку.

Милан вздрагивает от холода, оставшись в одной рубашке, застегнутой на три пуговицы. Дита надевает на себя этот тулуп, он ей страшно велик — как она и хотела. Куртка обладает одной особенностью, которая в этот момент делает ее для Диты особо ценной и которой отмечены очень немногие носильные вещи в лагере, — у нее есть капюшон. И она тут же пускается в путь, за ней по пятам следует Милан.

— Куда идем?