Антонио Итурбе - Хранительница книг из Аушвица

— В барак номер пятнадцать.

— А сиськи?

— Потом.

— Говоришь, в пятнадцатый? Но это же мужской барак...

— Нуда... — и Дита набрасывает на голову капюшон, который скрывает ее практически целиком.

Милан останавливается.

— Погоди-ка, погоди-ка... Уж не собралась ли ты туда войти? Женщинам это запрещено. Я с тобой не пойду — если тебя поймают, то накажут и меня. Ты, наверное, немного не в себе.

— Я войду туда. С тобой или без тебя.

Парень от удивления выкатывает глаза и еще больше трясется от холода.

— Если хочешь, можешь подождать меня у входа.

Милан вынужден ускорить шаг, потому что Дита идет очень решительно. За несколько метров она замечает, что мама бродит возле барака отца, но даже не останавливается, чтобы ее окликнуть. Лизль Адлерова так расстроена, что не узнаёт свою дочку в мужской куртке. Дита без малейшего колебания входит в барак, никто не обращает на нее внимания. Милан остается на улице, чертыхаясь и мучаясь сомнениями, не обвела ли эта девка его вокруг пальца и увидит ли он еще хоть когда-нибудь свою драгоценную куртку.

Дита идет между рядов нар. Кто-то из мужчин сидит верхом на горизонтальной печной трубе, пока печка не топится, другие устроились на нарах. Хотя до отбоя лежать на них запрещается, некоторые все же лежат; это говорит о том, что здешний капо, скорее всего, добросердечен. Запах здесь очень резкий, воняет даже сильнее, чем в женском бараке: горький смрад застарелого пота, от которого кружится голова. Она не сняла капюшон, и никто на нее не смотрит.

В глубине барака она видит отца. Он лежит на соломенном тюфяке нижней полки. Дита наклоняется к его лицу и снимает капюшон.

— Это я... — шепчет она папе.

Глаза его наполовину закрыты, но он приоткрывает их, услышав голос дочки. Дита кладет руку ему на лоб и чувствует, что лоб горит. Она не уверена в том, что папа узнал ее, но все равно берет его руку в свои и продолжает шептать ему. Не очень легко говорить с человеком, когда ты не знаешь, слышит ли он тебя, но слова слетают с ее губ неожиданно легко — те слова, которые никогда раньше не говорились, потому что всегда казалось, что еще будет время, что еще успеется.

— Ты помнишь, как дома учил меня географии? Я вот очень хорошо помню... Ты столько всего знаешь! Я всегда так гордилась тобой, папа. Всегда.

И она говорит и говорит: о счастливых днях своего детства в Праге, о хороших днях в гетто Терезина, о том, как сильно она сама и мама его любят. Она повторяет это по многу раз, чтобы ее слова просочились сквозь пелену жара. И ей кажется, что он слегка пошевелился. Может, он и слышит ее — там, внутри.

Ханс Адлер борется с бациллами пневмонии, практически не имея в своем распоряжении никакого оружия: он один, истощенный и измотанный военным лихолетьем, против целой армии пышущих энергией вирусов. Дита вспоминает, что в книге «Охотники за микробами» Поля де Крайфа эти твари выглядели под микроскопом в точности как свора хищников в миниатюре.

Слишком сильны армии, с которыми нужно сражаться.

Дита опускает руку отца, укладывает ее под грязную простыню и целует его в лоб. Снова накрывает голову капюшоном и собирается уходить. И тут в нескольких шагах позади себя видит Милана. Думает, что он, должно быть, страшно злится, но юноша смотрит на нее с неожиданной для него нежностью.

— Твой отец? — спрашивает он.

Она молча кивает. Дита шарит у себя за пазухой и вынимает свой кусок хлеба, выданный на ужин. Протягивает ему эту пайку, но парень не вынимает руки из карманов и отрицательно качает головой. Уже на выходе из барака Дита снимает куртку, и мама, узнав дочку, оторопело смотрит на нее.

— Дашь ее на минутку моей маме? — Дита даже не ждет ответа. — Надень ее и входи.

— Но, Дита...

— Тебя в ней не узнают! Давай! Он в самом конце барака, справа. Без сознания, но мне кажется, что он нас слышит.

Женщина расправляет на голове капюшон и, закрыв лицо, входит в барак. Милан по-прежнему стоит рядом с Дитой и молчит, не зная, что сказать или что сделать.

— Спасибо, Милан.

Парень молча кивает, все еще не решаясь хоть что-то сказать, словно подбирает слова.

— А что касается... ну, сам знаешь, — говорит ему Дита, показывая взглядом себе на грудь, почти мальчишечью.

— Забудь об этом, пожалуйста! — Он, покраснев, отчаянно машет руками. — Мне пора идти, куртку отдашь завтра.

Разворачивается и быстро, почти бегом, уходит.

По дороге он обдумывает, как объяснить своим приятелям, что возвращается и без куртки, и без девчонки. Они ведь наверняка подумают, что он дурак какой-то. Он мог бы сказать им, что хлеб съел еще по дороге и что грудь у нее уже потрогал, причем за них всех, на что он имеет полное право, потому что куртка-то его. Но тут же отрицательно качает головой. Они сразу же догадаются, что это брехня. Он скажет им правду. Они, ясное дело, начнут над ним прикалываться, скажут, что он остолоп. Но он знает, как с этим справиться. Между мальчишками взаимопонимание достигается просто: первому, кто хоть слово ему поперек скажет, он отвесит такую плюху, что тот свои зубы будет собирать с лупой. И все дела — опять дружба до гроба.

Пока Дита ждет возвращения мамы, рядом с ней появляется Маргит. По огорченному выражению ее лица Дита понимает, что Маргит знает о ее отце. Новости в Аушвице, особенно плохие, подобны масляному пятну на бумаге. Маргит подходит к подруге и заключает ее в объятия.

— Как твой папа?

Дита понимает, что за этим вопросом скрывается другой: он выживет?

— Он плох, температура высокая, и хрипы слышны при дыхании.

— Нужно сохранять веру, Дита. Твой отец много всего пережил.

— Даже слишком.

— Он сильный мужчина. Он выстоит.

— Был сильным, Маргит. Но последние годы очень его состарили. Я-то всегда была оптимисткой, но теперь уж и не знаю, что и думать. Не знаю, выстоим ли мы.

— Конечно, выстоим.

— Почему ты так уверена?

В поисках ответа подруга Диты несколько секунд молчит, покусывая нижнюю губу.

— Потому что я хочу в это верить.

Обе погружаются в молчание, не произнося больше ни слова. Они уже почти вышли из того возраста, когда думаешь, что стоит только пожелать, и задуманное исполнится. Когда ты маленький, мечты — как меню в ресторане: выбирай, что хочешь, и будущее принесет твой заказ на серебряном блюде. А потом детство остается позади, и жизнь подкидывает тебе нечто такое, о чем ты даже никогда и не думал. Официант подходит к твоему столику и объявляет, что кухня закрыта.

Гудит сирена — сигнал комендантского часа, и мама Диты, как призрак, шаркающий по грязи, выходит из барака.

— Нам нужно поторопиться, — говорит Маргит.

— Давай, беги, — отзывается Дита. — Мы пойдем чуть помедленнее.

Маргит прощается с ними, и мать с дочерью остаются одни. Взгляд у мамы потерянный.