Антонио Итурбе - Хранительница книг из Аушвица

— Доедайте, пожалуйста. Нам обеим нужно, чтобы у вас было достаточно сил, поскольку маме понадобится ваша помощь.

На лице матери Диты — безмятежность восковой фигуры. Дита опускается перед ней на корточки, и женщина реагирует движением глаз. Взгляд ее сосредоточивается на дочке, и безжизненное спокойствие разрушается. Дита заключает мать в крепкие объятия, стискивает ее. И из глаз ее мамы наконец-то начинают литься слезы.

Виктор Пестек — уроженец Бессарабии, территории, которая испокон веков принадлежала Молдавии, но в XIX веке отошла к Румынии, стране, которая с самого начала поддержала нацистов. Его форма эсэсовца, пистолет на поясе и ефрейторские [6] Ефрейтор — второе в порядке старшинства звание солдата. лычки делают из него в Аушвице весьма значительную фигуру. Высшее существо — у его ног простираются тысячи людей, которые даже обратиться к нему не могут без разрешения. Тысячи человек, вынужденных делать то, что он велит, решение о смерти которых он примет, не моргнув глазом.

Каждый при виде Пестека, шагающего с прямой спиной и яростным выражением лица, в надвинутой на лоб высокой фуражке и сложенными за спиной руками, подумал бы, что он неуязвим. В Аушвице почти никто не есть то, чем он кажется. Узники об этом не знают, но СС тоже не монолит, там есть трещины. Вот уже несколько недель он не может выкинуть из головы одну женщину.

На самом деле это не женщина, а девушка — совсем юная, и он с ней даже парой слов не смог обменяться, даже имени ее не знает. Впервые он увидел ее, когда в один прекрасный день ему выпало надзирать за земляными работами. С первого взгляда она была совсем обыкновенной еврейкой: драная одежда, платок на голове, худое лицо. Но вдруг один ее жест, внешне совсем никчемный, его зачаровал: взяв пальцами один из упавших ей на глаза светлых локонов, она вытянула его до губ и прикусила. Ничего не значащий жест, непроизвольное и не осознаваемое ею движение, но оно делало ее уникальной, единственной в своем роде. Виктор Пестек влюбился в этот жест.

Он присмотрелся к ней: миловидное лицо, золотистые волосы, хрупкость щегла в клетке. И уже не мог оторвать от нее глаз все то время, что возглавлял охранников, надзирающих за работой. Предпринял пару попыток приблизиться к ней, но заговорить не решился. Она, по всей видимости, его боялась. Это не удивляло.

Когда он вступал в румынскую «Железную гвардию», ему казалось, что перед ним открываются блестящие перспективы: ему выдали щегольскую светло-коричневую форму, его вывозили за город распевать патриотические песни, ему дали возможность почувствовать себя значительным. Вначале крушить грязные кибитки цыган, кочующих по округе, казалось ему даже очень веселым делом.

Потом все стало усложняться. От рукопашных столкновений перешли к использованию цепей в разного рода стычках. Затем появились пистолеты. Среди его знакомых имелось и несколько цыган, но, что самое главное, он водил дружбу с некоторыми евреями. Например, среди них — братья Ладислаусы. Он не раз после школы заходил к ним домой делать уроки, они вместе бегали в лес за каштанами. Но однажды, совершенно не понимая, как так получилось, он уже стоял у дома Ладислаусов с факелом поджигателя в руке.

Он мог бы отказаться, уйти, но этого не сделал. Платили в СС хорошо. Люди одобрительно похлопывали его по плечу, семья в первый раз в жизни им гордилась — когда он приехал домой на побывку, они отправились к фотографу и заказали его портрет в военной форме, который позже занял почетное место на буфете в гостиной.

Настал день, когда его откомандировали в Аушвиц.

Теперь он уже не уверен в том, что домашние испытывали бы гордость, если бы узнали, что его работа — принуждать людей трудиться до изнеможения, до смерти, сопровождать детей в газовые камеры, бить их матерей, если сопротивляются. Ему кажется, что все это какая-то глупая ошибка, и время от времени его охватывает ужас, что по нему это станет заметно. Пару раз он уже получал замечания от офицеров, что ему следует быть с узниками построже.

Распоряжения отправиться в семейный лагерь ему не давали, пребывание там эсэсовцев, когда они не несут службу, командованием не допускается, но сержант на контрольном пункте — его друг. Он проходит без каких бы то ни было затруднений, караульные ему козыряют. Это ему нравится.

Заканчивается вечерняя поверка. Он знает, в какой отряд входит чешская девушка, и, когда строй рассыпается, вылавливает ее взглядом из растекающейся во все стороны толпы женщин. Идет за ней, но она замечает его и ускоряет шаг. Он тоже. Теперь другого выхода, кроме как крепко ухватить ее за руку, чтобы остановить, у него уже не остается. Косточки у нее тонкие, кожа шероховатая, но то, что девушка оказалась к нему так близко, наполняет его какой-то странной эйфорией. Она наконец поднимает к нему лицо и в первый раз смотрит ему в глаза. У нее синие, очень блестящие глаза, а в них — испуг. Он видит, что другие узницы тоже остановились, в некотором отдалении от них. Эсэсовец с грозным видом оборачивается в их сторону, и стайка любопытных мгновенно рассеивается. Вызывать страх у других — очень удобно, привыкание к этому делу возникает быстро.

— Меня зовут Виктор.

Она молчит, он торопливо отпускает ее запястье.

— Извини, я не хотел тебя напугать. Я только... хотел узнать твое имя.

Девушка мелко дрожит, в горле у нее стоит ком, словам едва-едва удается выйти наружу.

— Меня зовут Рене Науман, господин, — отвечает она. — Я что-то нарушила? Вы меня накажете?

— Нет, нет, ничего подобного! Я всего лишь обратил на тебя внимание... — Эсэсовец остановился, подыскивая слова. — Я хочу быть тебе другом.

Рене с изумлением смотрит на него.

Другом? Эсэсовцу можно подчиняться, перед ним можно заискивать или быть его осведомителем в обмен на какие-то поблажки, можно даже стать его любовницей. Но разве можно быть эсэсовцу другом? Можно ли быть другом собственного палача?

Поскольку она продолжает взирать на него с выражением величайшего изумления, Пестек опускает голову и тихо произносит:

— Я знаю, о чем ты думаешь. Думаешь, что я один из этих отмороженных эсэсовцев. Да, это так. Но я не настолько безумен. Мне вовсе не нравится все то, что делают с вами. У меня это вызывает омерзение.

Рене по-прежнему не раскрывает рта. Она растеряна, она не понимает, во что все это может вылиться. Ей слишком часто приходилось слышать об эсэсовцах, которые притворяются, кроют Рейх последними словами, стремясь втереться в доверие к узникам, завязать с ними дружеские отношения и вытянуть из них информацию о Сопротивлении. Ей страшно.

Младший офицер вынимает из кармана небольшой предмет и протягивает его девушке. Нечто квадратное, из лакированного дерева. Он пытается вложить коробочку в руку Рене, но она делает шаг назад.