Михаил Журавлев - Одержимые войной. Доля

– Ни хрена не понимаешь! – оборвал Царь. – Слушай, дело говорю. Значит так, с бабой аккуратно. Заподозрит, что тебя к ней подослали, в живых тебе ходить ровно день. Второе. Дам тебе адрес. Почуешь, что с бабой прокололся, либо дело к концу пойдёт, линяй по адресу. Корешка звать Ваней Масловым. Выправит ксиву, поможет залечь на дно. Не высовывайся. Ты им не нужен. Им барахло от бабы нужно. Сделал ты дело или нет, тебя всё равно уберут. Понял?

– Да, но не понял другого. Тебе-то я зачем нужен, Царь?

– Не обольщайся, ты хоть и Меченый, для Царя – букашка. Но всякая букашка Богу угодна и Царю служит. Усёк, воин? Царю, а не всякой нечисти. Так-то. Ладно, сейчас не понял, в своё время дойдёт. Вот пока тебе весь мой сказ. Адресок возьми, – оборвал Царь, протягивая Меченому бумажку. – Ступишь на волю, сожги. Или съешь. Это – как тебе больше нравится. Всё.

Ранним солнечным утром бывший осуждённый по кличке Меченый вышел за ворота колонии с небольшим чемоданчиком. В нём, среди прочего, были новенький «чистый» паспорт, подъёмные, военный билет с отметками о прохождении службы в Афганистане, записная книжка со списками адресов и фамилий и ключи от квартиры. Позади война и тюрьма. Впереди то ли свобода, то ли ещё большая неволя.

Дюжина телекамер, десятки фотоаппаратов щёлкали затворами, гудели, стрекотали, сверкали вспышками. Подобно мухам, слетающимся на свежую кучу фекалий, представители «второй древнейшей профессии» занимались своим делом с жадностью и азартом, ловя каждое движение, слово и каждый вздох своих объектов. Даже если в действительности они не представляли собою ничего особенного, благодаря усилиям журналистики, они постепенно становились героями. Перестроечные времена воспитали и новую публику, воспринимающую мир не таким, каков он есть, а таким, каковым его представляет телевидение и дружная пресса. Ещё не настали времена новой монополии на информацию, ещё свежи слова о «гласности», требующей «свободы слова», и кое-как эта свобода осуществлялась. По прошествии лет, мы знаем, что глоток этой свободы, дорого обошедшийся и сделавшим его, и тем, кто бежал от него, занял краткое двухлетие меж двух военных операций в Москве. Но тогда, в начале этого двухлетия, всё казалось волнующе интересным. Время расцвета журналистики.

Темой пресс-конференции народно-демократической партии России во главе с председателем Дмитрием Локтевым, был новый всероссийский печатный орган партии. Еженедельная газета с названием в духе времени «Свобода слова» будет выходить в непривычном для ельцинской страны формате – на шестнадцати полосах, четыре из которых планировались цветными. Кроме того, новым для отечественных газет был и размер полосы. Меньше газетного, но больше альбомного. Отвечавший на вопросы репортёров Локтев не сказал журналистам истинной причины выбора такого формата. НДПР приобрела новую немецкую типографию, оборудованную машинами именно такого формата, что почему-то на порядок дешевле стандарта. А сказал председатель журналистам следующее: партия, дескать, хочет иметь своё лицо, потому и выбрала формат полосы своего печатного органа, какого нет ни у кого. Потом он представил публике главного редактора нового органа:

– Позвольте познакомить вас, господа с вашим новым коллегой. Анатолий Владимирович Краевский.

Из-за стола президиума поднялся сухопарый мужчина, в вальяжной фигуре которого трудно было узнать Краевского по прозвищу Шило из редакции «Памяти», благополучно исчезнувшей некоторое время назад. Он слегка поправился, перестал дёргать шеей, и во всех движениях его появилась уверенность в себе. Лицо его теперь украшали крупные очки и короткая бородка клинышком, подарившая некое сходство с Троцким. Под оправой очков выражение глаз стало казаться чрезвычайно умным и проницательным. Перемену во внешнем и внутреннем облике молодого человека спроектировал профессор Беллерман, в чьей клинике Краевский провёл месяц.

Анатолий Владимирович перечислил журналистов, собравшихся под его началом, – известных в городе деятелей «борзого пера», авторов скандальных публикаций во всевозможных газетёнках и журнальчиках, коими изобиловали прилавки с конца 80-х. Бум периодики достиг апогея. Еженедельник НДПР стал в городе восьмисотым зарегистрированным печатным органом. Отвечая на вопрос, не боится ли новая редакция потеряться на фоне такого изобилия, Краевский сказал:

– Прошли времена монополии КПСС на прессу. Хотя и тогда существовали вроде бы независимые от неё профсоюзные, комсомольские органы, а также, например, «Спортивная газета» или журналы «Филателист» и «Вокруг света». Сейчас, конечно, газет и журналов очень и очень много. Но у нас, я имею в виду наш город, пока нет ни одного партийного печатного органа. У коммунистов есть, а у других партий нет. Сами партии уже существуют, а печатного органа не имеют. Мы первые, поэтому нам бояться нечего.

– Анатолий Владимирович, это вопрос от газеты «Комсомольская правда». Скажите, а видите ли вы как главный редактор для себя возможность лично участвовать в политике? Я имею в виду выборы на региональном или федеральном уровне.

– Мне кажется, вы забегаете вперёд. Сегодня мы только открываем газету. Нельзя ж говорить о том, чего нет! Давайте о газете.

Беллерман, сидевший в зале, удовлетворённо кивал головой, положительно отмечая каждое слово своего очередного «клиента». После Долина и Локтева в числе его, как он их сам называл, «испытуемых» побывало ещё несколько. Все, так или иначе, были связаны с аппаратом партии Локтева. Некоторые схемы коррекции личности были отработаны до мелочей, и Владислав Янович испытывал просто глубочайшее удовольствие, наблюдая, как его 9-й «испытуемый», проходивший, в соответствии с первой буквой своего прозвища, под грифом «Испытуемый Ш», блестяще выполняет вложенную в него программу, до мелочей совпадая с её деталями. В частности, выражение «нельзя ж говорить о том, чего нет» было произнесено так искренне! А ведь никогда такая фраза не жила в лексиконе Краевского. В речи профессора такие обороты появлялись сплошь и рядом. Ещё с курсантских времён Беллерман знал: один безотчётно заимствует обороты речи у другого при полном согласии с ним. Причём, бывает даже, двое спорят между собою, и в какой-то момент спора один повторяет кусок речи другого, продолжая отстаивать свою точку зрения. Значит, он уже проспорил и продолжает спор по инерции, а в сознании его уже засела противоположная позиция, только сам он этого пока не осознал. Если же заимствование чужих фразеологем происходит заочно, не во время непосредственного общения с тем, от кого «набрался», то это верный признак полного подавления индивидуального мышления «заёмщика». Это знали почти все выпускники ВУЗов системы «Конторы Глубокого Бурения». Не случайно в советские времена, обучая подрастающий комсомольский, партийный, профсоюзный или хозяйственный актив, инструктора, имеющие отношение к Конторе, прививали подопечным привычку цитировать в своих выступлениях вышестоящее руководство не только по сути, но и подражая стилю их выступлений. Эпоха владычества КПСС закончилась. КГБ официально прекратил существование. А привычка осталась. Потому теперь по стране ходило не меньше «мини-Ельциных», чем пару лет назад «мини-Горбачёвых», а до того «мини-Черненок» или «мини-Андроповых». Правда, двум последним слишком малый срок был отмерян на властвование, чтобы успело взойти на сцену достаточное количество подражателей.