Михаил Журавлев - Одержимые войной. Доля

– Моим уже давно ничего не надо говорить. Сами видят всё. По-своему, конечно, но видят. Мне папа про своего брата рассказал. Ты знаешь, я так ждала этого разговора, а когда он начался, прервала его. Ведь я сама уже всё про своего дядю знаю. Я только спросила, почему столько лет они с мамой ничего не рассказывали. И знаешь, что он мне ответил? Он сказал, что я и так сама всё, что мне надо, узнала, так и не стоило лишнего рассказывать! Вот, за что я люблю своих родителей, что мы всегда понимали друг друга без слов.

– Да, хорошие они у тебя, жаль, не скоро увидимся.

Маша не ответила. Помолчала, потом приблизилась к самому уху Андрея и шёпотом спросила:

– А тебе приходилось убивать? Ну, там, в Афганистане.

– А как ты думаешь? – грустно усмехнулся Андрей и вместо ответа изрёк:

– Воин убивает не во грехе. И потом… Когда мы едим пищу мясную, мы тоже убиваем.

– Но мы ж не едим человечины!

– Правильно. Но кто тебе сказал, что те, кого убивал я на войне, люди? – Маша оторвалась от Андрея и откинулась на спинку сиденья. Помолчали. Заворочался и разлепил веки Воин Пантелеич.

– Правильно говоришь, воин, – прокряхтел он и зевнул. – Похоже, раньше сроку придёшь к посвящению своему и обретёшь имя воинское. Но прежде… – он привстал, вглядываясь в туман, струпьями расползающийся перед ветровым стеклом, – прежде ты должен, значить, встретиться со своим отцом.

– С отцом? – удивился Долин. – Но как? Где и когда?

– Экий быстрый! Хошь в упряжку! Ладно, скажу. Думашь, что тебя здеся тормознуло? Запомни, ничего в жизни нет случайного.

На этих словах старца из неясных полос слоисто расползавшегося тумана начала выплывать неясная фигура. Поначалу показалось, на дорогу вышел сторожкий лось. Но, подойдя поближе, фигура обрела очертания рослого мужчины с рюкзаком и ружьём за плечами. Он уверенно шёл прямо на тихо стоящий у обочины «Козелок», и, подойдя вплотную, остановился у левой двери. Андрей угадал черты лица. Безжалостное время исказило их, но он узнал: это отец. И его походный альпинистский рюкзак точно тот же, что на склоне горы над Геленджиком. Дивясь на себя, Андрей не испытывал ни волнения, ни трепета, казалось бы, естественных при такой внезапной встрече. Только спокойная тихая радость теплом разливалась по жилам. И откуда ни возьмись мысль пронзила сознание: «Бог мой! Сколько времени я потерял! Даже книгу, которую отец прислал несколько дней назад, не прочёл!».

Словно слыша его мысли, дед обронил:

– За это не переживай, воин. Не бывает ни рано, ни поздно. Всяко знание приходит в свой срок. Коли ты, значить, сумел быстрей постичь, что надо постичь, то и время ускоряется для тебя. Сие премудрость!

– Мир тебе, Воин! – глухим баском поздоровался со старцем подошедший Долин-старший.

– И тебе мир, Хранитель! Времени для свидания мало, не медли.

Мгновение, что молча стояли отец против сына, не в силах проронить ни слова. Каждый разглядывая своё отражение в прошлом и в будущем. Как ни преобразился он за последнее время, очистившись от шлаков беллермановского «лечения» и кооперативной деятельности, а главное преображение происходило сейчас. Неминуемо настигающие каждого в свой срок неотвратимые законы Рода тянули отца к сыну, а сына к отцу. И было в этом взаимном притяжении что-то, не поддающееся рациональным объяснениям и не укладывающееся в рамки досужих представлений об обыденности. Святая и чистая энергия общего помысла и тайного общего знания, сопричастности Родовому древу и делу отринула наносное – мелкие обиды непонимания и заглушённую тоску долгой разлуки, сплетни и домыслы шептунов-доброхотов и напластования личного житейского опыта. Всё ничто перед вечностью, явленной в продлении сквозь поколения пути земного и небесного, скрученного в двойную спираль ДНК, передавая эстафетную палочку от поколения к поколению мужчин, дабы свет, исходящий из сердцевины этой спирали, не угас. Сей Божественный свет жизни издревле отображали свастикой, или Сва-Стигмой, то есть, знаком Сва. От корня Сва пошли и имя мужского первородного Бога Сварога, и слова «свадьба» и «сват», и гордое имя кавказских горцев сванов, жителей Сванетии, и родовое осетинское имя Асватур, и индийское имя Свами, и литовское Сваля. В этих словах дышат дальние веточки некогда единого славяно-арийского Древа. Мужской свет как первопричина всего на земле живого и плодородного, бьющий из глубин тысячелетий, никогда не угас во тьме времён и под давлением воинствующей нежити. Уж она-то, нежить, обретая формы живого и видимость жизни, все свои сокрушающие силы нацеливает исключительно на всеобщее уравнение и перемешивание, дабы не было этого глубинного света. Простейшая из нежитей – вирус. Кусок органической материи, не способный жить без подключения к живому. Вирус не имеет ни пола, ни рода. Он сам не жив, и другим жизни не даёт, а отбирает её, подключаясь. Через подключение обретает за счёт чужой жизни себе формальную жизнь, и немедленно начинает уродовать то, к чему подключён, вплоть до полного истребления. Таковы многие болезни. Но есть более сложные формы нежити, настолько совершенные в конструкции, что могут обретать внешние формы наиболее сложных видов живого, в первую очередь, человека. Животные распознают нежить с первого взгляда и либо бегут от неё, либо бьются с нею, дабы изничтожить. С древнейших времён человек взял себе в помощники верных кошку и собаку, прежде всего с целью распознавать нежить, которую мудрые четвероногие эти чуют безошибочно. Сам, постепенно оторвавшись от природных корней живого мира за века строительства цивилизаций, такую способность утратил. Оттого поколенья за поколеньями случаются трагедии от столкновения человека с нежитью в обличье человеческом, которую живой не распознал и позволил вступить в контакт с собой. А контакт с нею, будь она в каком угодно обличье, – всегда таков же, как контакт с вирусом…

Когда двое мужчин заключили, наконец, друг друга в объятья, чтобы соприкосновением тел многократно усилить энергию внутреннего соприкосновения, запечатлеть и сохранить в себе навсегда неразрывную связь друг с другом, первый луч восходящего солнца прорезал предутреннюю туманную мглу, и разом смолк птичий гам, воцарилась недолгая тишина лесная, предвещающая всякий раз наступление полного жизни и столь важного для живой природы нового светового дня, сколь важным бывает каждый день, в котором жизнь длит себя, перетекая из рода в род и из бесконечности в бесконечность.

Старец и молодая женщина, во чреве которой уже три месяца билась новая жизнь, любовались недолгим и, одновременно, таким великим мигом встречи через года и километры земные, и каждый из них ощущал себя причастным к таинству, происходящему на их глазах. Точно лучик надежды на то, что не прервётся связь эпох и судеб людских, играл в ликующей душе каждого. И ярый луч восходящего выше и выше светила, высвечивал сияние глаз и лиц всё отчётливей. И не надо было слов, ибо и без них в этот миг всё уже было ясно.