Михаил Журавлев - Одержимые войной. Доля

Долин беспомощно переводил глаза с Локтева на Кийко и обратно. Кийко заливался краской. Сорокин же распалялся:

– Я только одного не могу понять, чем мы-то им так досадили, за что нас так обгадили пред честным народом. Могли бы подослать человечка, объяснили бы, что к чему. Я понял бы. Но как понимать вот это?! – и он потряс над головой газетёнкой.

– Да не в ней дело! – досадливо махнул рукой Локтев. – Собака лает, караван идёт. Вы что, не поняли? «Память» сливают. То есть, может, и будет для отвода глаз существовать что-то с таким названием. Может, и денег подкинут. Но все вы будете служить другому ведомству! Вот, в чём беда! А всё потому, что влезли не в свой огород. А я проглядел.

– По-моему, це политическая провокация. Из нас просто делают крайних. Так що, Дима, мы тут ни при чём.

– Ты так считаешь. А я пока в этом не уверен. Даже если, как ты говоришь, ни при чём, это мало что меняет. Допустим, «смежники» не заказывали статьи, не знают о ней, что, кстати, очень плохо! Все ваши групповые действия последнего времени, как я посмотрю, не могли не привести к чему-то такому. Ваши информаторы либо не владеют обстановкой, тогда они просто мусор, в прямом и переносном смысле, либо вы играете в игры, что плохо пахнут. И в том и в другом случае всё плохо, всё очень плохо, товарищ гвардии рядовой запаса. Как я понимаю, ты лично к этой жёлтой прессе отношения не имеешь, Константин Викторыч?

– Не имею, Дмитрий Палыч. Что ты взъелся?

– Я же сказал, Чукина сегодня вас познакомила с некой писаниной, от какой хреново только вон ему, – председатель ткнул пальцем в сторону Сорокина. – Я, как и ты, получил «пистон» на самом верхнем уровне и предписание для всех вас. Чего непонятного? Я что ли затевал эти журналистские грязекопания?

Сорокин и Кийко сидели молча, опустив головы.

– В общем, так, орлы. Прежде, чем смежники приберут вас к рукам, мне на стол все копии всех разработок по теме. Что накопали, включая непроверенную информацию, всё мне.

– А зачем?

– Попробую ещё за вас повоевать.

Выходили как оплёванные. Молча пересекли дворик, проследовали гуськом до подворотни, за ней начинался шумный проспект, и только там, прежде чем разойтись, подняли друг на друга глаза.

– Ну что, Костя, с почётом переводимся на повышение? – грустно улыбнулась Надя, на что Костя порылся в кармане в поисках очередного огрызка карандаша, ничего не найдя, сокрушённо вздохнул:

– От тюрьмы да от сумы… Ну, сами бачите.

Они, словно курсанты на параде, одновременно развернулись спинами друг к другу и одновременно пошли в разные стороны. Настроение у каждого было – хуже некуда.

Через полчаса Костя косолапил по коридору УКГБ в направлении кабинета капитана Никитина, куратора «афганского» журнала, благодаря своевременному вмешательству которого за пару лет его существования удавалось ни разу не напарываться на острые углы современной политической жизни. Никитин приходился Кийко каким-то родственником, двадцать пятой степени родства. Во всяком случае, когда Костя получил от Локтева в руки оперативное управление журналом, капитан моментально возник у хохла дома с бутылкой коньяка и долго трепался, поминутно справляясь о здоровье мамы, проживающей в Черновцах, и напоминая о том, как в детстве таскал Костю с собой на рыбалку. И, хотя Кийко того напрочь не помнил, коньяк с приветливым гостем охотно распил, дружбу принял и с удовольствием ею пользовался.

Капитана вызвал сам Логинов. Никитин нёсся навстречу: предупредить Костю, чтоб подождал. У лестничной площадки невысокий поджарый капитан выскочил, не сбавив ходу, точно в том месте и в то время, когда все её пространство занял своей медвежьей фигурой Кийко. Никитин ткнулся к нему в объятья, как на стену налетел. Костя только сгрёб капитана в охапку:

– Товарищ капитан, убьётесь же!

– Отпусти, чудовище, – простонал Никитин, Кийко бережно поставил Никитина на ноги и попытался придать лицу почтительное выражение. Не очень получилось. Хорошо, рядом никого, а то стыда не оберёшься!

Потирая помятый бок, капитан проворчал:

– На тебя напороться в темноте, в травму угодишь. И как ты с бабами-то обходишься?

– Я без них обхожусь, – заливаясь краской, брякнул Кийко, на что моментально получил острый взгляд снизу вверх и реплику:

– Оно и видно. На мужиков бросаешься. Ладно, спешу. Логинов вызывает. Думаю, ненадолго. Ты ведь ко мне не чаю попить летел?

– Это вы летаете, я больше по-пластунски, – попытался отшутиться Костя, но получилось опять двусмысленно, и он осёкся. Глаза капитана были напряжены.

– Эх! – выдохнул он. – Знал бы, Костя, куда влез…

– Куда же? – Кийко, который договаривался, что после совещания редколлегии придёт к куратору, недоумевал. Ведь произошло уж – Контора берёт под себя «Память». Что ещё могло случиться?

– Ты сможешь подождать? Только не здесь, а где-нибудь на нейтральной территории. Сходи в кафе на углу.

– Владимир Анатольевич, – нерешительно начал Костя, – а сколько, по-вашему, времени вас продержит Логинов?

– Гм! Продержит… Смешно сказал. А что? Ты торопишься?

– У меня это, – Кийко вспыхнул маковым цветом до самых кончиков ушей, – совсем с деньгами плохо.

Капитан протянул богатырю несколько крупных купюр:

– Держи. Только не напивайся.

– Спасибо, це невозможно. На меня цистерна спирта нужна.

– Ладно, – махнул рукой Никитин, – потом сочтёмся. Жди. – И стремительно зашагал прочь. Костя постоял с минуту, глядя ему вслед, потом тряхнул головой и побрёл вниз, к выходу.

В кафе он просидел в ожидании капитана не меньше полутора часов. Он заказал графинчик водки, три горячих бутерброда, яичницу, салат и сок в гранёном стаканчике. Давно с таким удовольствием не обедал, никуда не торопясь, ни о чём не переживая и ничего не обдумывая. В отличие от Краевского и Чукиной, которым их дело нравилось, Кийко, как и Долин, относился к своему журналистскому поприщу как к суровой повинности. Теперь, когда неизвестно, что с этим поприщем дальше будет, словно камень с души свалился. И ни малейшей тревоги, даже мыслишки о том, что ждёт «Память» в ближайшем будущем. Просто сидит, ест и пьёт!

Никитин появился внезапно. Словно материализовался из сумрачного воздуха кафе. Возник перед хохлом мрачный, взъерошенный. Глаза светились лихорадочным блеском. Разговор с Логиновым был явно не из приятных. Кийко, не говоря ни слова, подошел к стойке, заказал сто грамм коньяка, отсчитав последние деньги из тех, что выдал ему Никитин, и поднес стаканчик капитану. Тот кивнул благодарно, и единым махом, точно водку, опрокинул напиток, после чего глубоко вздохнул и произнёс:

– Так-то Константин! В последний раз…

Костя вскинул на него вопросительный взгляд, ожидая разъяснений, но Владимир Анатольевич долго не говорил ни слова. Наконец, словно очнулся и сказал: