Александр Письменный - Фарт

— Коменданта мы прогоним, — сказала Турнаева. — Такого коменданта и к лошадям нельзя подпускать. Он — пьяница, хулиган, безобразник. Нехорошо, что у вас с ним вышел конфликт.

— Я хоть сейчас готова извиниться, но только чтобы его ноги больше не было в общежитии. Такая свинья!

Из соседней комнаты вышла толстая черноусая женщина в ярко-зеленом платье.

— Пойду погуляю, — густым басом сказала она и на поклон Шандориной высокомерно кивнула головой.

Нос у нее был сизый, толстый, пористый, как пемза.

— Кто такая? — прошептала Шандорина, когда женщина вышла из комнаты.

— Петина тетка, акушерка. — Турнаева надула губы и поморщилась. — Встретили ее мы не совсем удачно. Не было машины, и Петя привез ее из Брусчатого на грузовике, вместе с бочками для керосина. Она живет у нас уже дней пять, но этого не может забыть.

— А напрасно! — сказала Шандорина. — Судя по комплекции, полуторатонка для нее — самый раз.

Турнаева погрозила пальцем:

— Как не стыдно, Татьяна Александровна? Что, если бы тетя услыхала?

— Ну, не дай бог! — сказала Шандорина, поднимая руки над головой. — А где дети?

— Во дворе. А ваш Витька как? Пишет что-нибудь из лагеря?

— Ждите от такого, он напишет. Наверно, забыл уже и меня и отца. Таких сорванцов выпусти на волю…

Насупившись, Шандорина посмотрела за окно. Турнаева встала, обошла вокруг стола, нагнулась и обняла ее за плечи. Потом она зашагала по комнате, тяжело вздыхая.

Женщины заговорили о концерте. Концерт был почти полностью организован, шли последние репетиции, как вдруг гвоздь намечавшейся программы — вилопрокатчик Окороков, знаменитый косьвинский бас, — заболел бронхитом. Никто не мог понять, как он ухитрился простудиться в такую жару. А так как беда не приходит одна, то и у Зорина из большой прокатки, столь же знаменитого чечеточника, которого обожгло расплавленным металлом, не наступило ожидавшегося улучшения. Сможет ли он выступать?

— Вся затея на волоске, — говорила Турнаева, — и весь позор ляжет на нас, если концерт сорвется. Совсем какие-то пустяки остались до конференции. По всему городу раззвонили о концерте, и вот, пожалуйста: у одного бронхит, а другого чугуном обляпали.

— Пусть назначают число, — сказала Шандорина. — Это нас подстегнет, и к назначенному дню мы выкрутимся. Отступать теперь поздно, — значит, надо наступать. Основное стратегическое правило, я знаю.

— Степана Петровича своего заставите чечетку плясать? Или я, может быть, буду басом петь?

— Ваша тетя будет, — засмеялась Шандорина. — Она что, в отпуск прибыла?

— Отпуск не отпуск, а по случаю наших событий. Наша Катенька-то от Севастьянова ушла…

— Краем уха я слышала… А что, совсем ушла?

Турнаева кивнула:

— С весны у них отношения не ладились. Теперь, кажется, дело решено окончательно.

— И тетка приехала мирить?

— Что вы! Наоборот, закрепить разрыв. Лютая противница этого брака.

Забывшись от волнения, вызванного разговором о Катеньке, Марья Давыдовна стала опахиваться полами халата.

— Закройтесь, бесстыдница! — усмехнувшись, сказала Шандорина.

— Пойду душ приму, — сказала Турнаева.

Шандорина, улыбаясь, пошла за ней…

Душ был устроен в кладовке, возле кухни. На двух досках, укрепленных на стенах, стояла оцинкованная выварка. В дно ее была вделана тонкая трубка с лейкой на конце. Марья Давыдовна скинула халат и, смуглая в полумраке кладовки, стала под душ.

— Хорошо! — сказала она.

Через раскрытую дверь Шандорина скептически разглядывала душевое устройство.

— Это что же, Петя смастерил? Стоило возиться! До пруда три шага. А выварка нам бы в общественной прачечной пригодилась. Эх вы, мастера!

— Три шага по такой жаре!.. Знаете, что стоят эти три шага?

— Лентяйка! — сказала Шандорина.

Марья Давыдовна повизгивала, смеялась, вертелась под душем, разбрызгивая воду, поглаживала руками смуглые груди и живот.

Она любила смеяться. Она любила нравиться мужчинам. Она любила хорошо одеваться. Она любила работать. Она любила вдоволь поспать. Она любила мужа и детей. Она любила все то, что любят женщины.

В свои тридцать лет Марья Давыдовна сохранила непосредственность молодой девушки. Она не училась в высшей школе, не имела никакой специальности. Она просто была хорошей женой, хорошей матерью, хорошим товарищем. Она была немного экзальтированна и часто даже о весьма простых вещах говорила с излишним пафосом. Оттого что она долго не могла оставаться серьезной и еще из-за ее присказки: «Послушайте, перестаньте» — создавалось впечатление, что наивность свойственна ей в большей степени, чем это было на самом деле. Читала Марья Давыдовна довольно много, в особенности до замужества, но читала всегда вразброд и прочитанное воспринимала как описание происходивших в действительности событий, хотя и знала, что существует так называемый таинственный художественный вымысел. Очень любила она писателя Александра Дюма-отца.

С Петей Турнаевым жили они дружно. Мужское достоинство Пети нисколько не страдало от того, что жена прославилась, получила орден, была самой знаменитой женщиной в городе, а он оставался заурядным человеком. У Пети был очень покладистый характер, и, вероятно, поэтому знакомые называли его просто по имени. Так же, как и жена, он был человеком с общественной жилкой, но его общественная деятельность принимала всегда несколько камерный характер. Он председательствовал в секции игр в заводском физкультурном коллективе, был председателем кружка краеведения и самолично вел раскопки подземелий Бакланова; на праздниках и демонстрациях его неизменно назначали руководителем колонны; и, как настоящий косьвинец, Петя увлекался шахматами и футболом. Он начал рано лысеть и, стыдясь этого, постоянно носил кепку.

Когда Петю перевели на работу в Брусчатое, на смену старику Мозгову, переезжать Турнаевы не стали: жаль было бросать город, и, кроме того, по инициативе Марьи Давыдовны началось движение женщин-общественниц, и добровольные ее обязанности требовали постоянного присутствия в городе. Петя каждый день ездил из Косьвы в Брусчатое и обратно, — пока что это его не тяготило.

В квартире Турнаевых было три комнаты. В крайней, самой большой и светлой, находилась спальня. Там же спали и дети — пятилетняя Зоя и Вовка четырех лет. Из передней дверь вела в столовую, в которой с трудом помещались большой обеденный стол — своеобразный алтарь семейства Турнаевых, лиловый плюшевый диван и буфет. В третьей комнате раньше жила Катенька, а когда она вышла за Севастьянова, комнату превратили в Петин кабинет. Это было одно название — «кабинет». Петя никогда в нем не работал, разве что читал газеты по вечерам. Теперь кабинет снова заняла Катенька…