Александр Письменный - Фарт

— Вы имеете в виду Веру Михайловну? — Соколовский вздохнул. — Да, вы правы. Ей действительно скучно здесь. Она имеет все основания жаловаться. Знакомых у нас немного. Театра нет. Впрочем, суть не только в этом. Скука оттого, что у нее нет настоящего дела. Она — домашняя хозяйка. А хозяйство-то у нас какое? Детей нет. Я не всегда обедаю дома. Заняться ей нечем.

— А почему она не устроится на работу?

— У нее здоровье слабое. Я ее устроил однажды к нам в лабораторию, лаборанткой. Как будто бы интересная работа, но она не смогла. У нее легкие.

— Вот, значит, что! — сказал Муравьев. — Легкие…

Иронии Соколовский не понял или не захотел понять.

— Я надеялся, что ее увлечет движение жен. Попробовала она, да не вышло. Движение преследует какие-то узкие интересы.

— Это Вера Михайловна так думает или вы? — спросил Муравьев.

— Я-то, собственно, не в курсе. Она говорит: свинарники, столовка, приведение красных уголков в порядок, кружки по ликвидации неграмотности. Ей это неинтересно.

Муравьев поставил локоть на стол, оперся подбородком на ладонь и грубо спросил:

— А что для нее интересно?

— Ладно, оставим этот разговор, — сказал Соколовский. — Возьмем еще пива?

— Возьмем, пожалуй, — сказал Муравьев.

Соколовский подозвал официантку и заказал еще две бутылки.

Они сидели молча. В ресторане было шумно. Публика подвыпила, развязались языки. За соседним столиком шумели футболисты. Теперь, в ресторане, выяснилось, что они вовсе не проиграли. Они не могли Косьве проиграть. Просто-таки не могли. Они всегда били Косьву. Это судья сжулил. Ясное дело! Судил Петька Турнаев. Разве он может позволить своей команде проиграть? Ведь как только они подводили мяч к воротам Косьвы, судья свистел. Неправильно!

А Муравьев думал: как бы заставить этого человека понять, что его жена пустая женщина, которая обманывает его? Муравьеву казалось, что, если бы он дал понять это Соколовскому, он в какой-то мере искупил бы свою вину перед ним.

И когда официантка принесла две бутылки пива, Муравьев спросил ее:

— Послушайте, вам скучно в Косьве?

Официантка смущенно засмеялась:

— Вы в каком смысле спрашиваете?

— Ну, в обыкновенном.

— Я что-то не думала об этом.

— А если подумать?

Она подумала.

— Да нет как будто. В выходной на лодке поедешь, вечером в парк пойдешь. У нас в парке бывают лекции.

— Послушайте, Константин Дмитриевич, — укоризненно произнес Соколовский.

Муравьев усмехнулся и отпустил официантку.

— Что вы заводите такой разговор? — сердито спросил Соколовский. — Ведь у них уровни совсем разные.

— Да вы жену не защищайте. Чего вы ее защищаете?

— Я не защищаю. Но, по-моему, нетрудно понять, что такой женщине, как она, здесь скучно.

— Ну, а Турнаева? — спросил Муравьев.

— Что — Турнаева? Что вы от меня хотите, не понимаю?

— Ладно, оставим этот разговор, — сказал Муравьев.

Они помолчали.

— В Бердянске в гастрономическом магазине был продавец по фамилии Непейпиво. Над прилавком так и было написано: «Продавец Непейпиво», — сказал Соколовский.

Муравьев засмеялся.

— Это вы к чему? — спросил он.

— А так просто. Смешно, по-моему. А на Дальнем Востоке, мне рассказывали, был капитан Нечуйветер. Здорово?

— Убийственная фамилия для капитана, — сказал Муравьев. — Ну, выпьем?

— Не пей пива, а? — сказал Соколовский.

Они смеялись, пили пиво и говорили о пустяках.

Когда Муравьев пришел домой, на своем столе он увидел записку:

«Умираю от тоски. «Мое несчастье» опять ушло на завод, потом на футбол, потом у него будет какое-то совещание, и, наверное, до ночи. Я надеюсь — вы на совещание не пойдете? Давайте встретимся».

Он прочел записку, закурил, потом медленно разделся и погасил свет. Записку он разорвал в темноте и клочки выбросил за окно, в лес.

Жара усиливалась с каждым днем, и этому, казалось, нет предела. Листья на деревьях начали раньше времени желтеть и осыпаться. Труднее стало доставать на базаре продукты, — мясо и молоко портились, пока их успевали подвезти к городу. Люди изнывали от жары. Просыпаясь по утрам, Турнаева прежде всего смотрела на небо, не предвидится ли дождя. Однажды она слышала, как одуревшая от зноя соседская домработница расспрашивала дворника, есть ли у них во дворе у кого-нибудь грыжа, так как грыжа начинает ныть к перемене погоды.

Утром Турнаева собиралась пойти на завод, узнать, не нужна ли помощь женщин в организации стахановской школы, но день выдался такой знойный, что у нее не хватило сил одеться. Она бродила по комнате в одном ситцевом халате, надетом на голое тело, принимала душ, пила теплый, как парное молоко, липкий квас, обрызгивала водой тюлевые гардины на окнах, но прохладней не становилось, и она валилась на диван и несколько минут лежала не двигаясь, потом снова пыталась одеться и, не одевшись, бежала под душ.

Днем к ней пришла жена сталевара Шандорина. Еще у двери, забыв поздороваться, Шандорина обтерла носовым платком потное лицо и взволнованно заговорила:

— Что же это такое, Марья Давыдовна? Это же возмутительная чепуха! Пришла я сейчас проверять наш барак — и что я вижу? Простыни такие грязные, словно ими станки обтирали. На полу окурки и плевки. Парни, которым идти в вечернюю смену, валяются на койках в сапогах. Я говорю: «Товарищи, так же не годится». А тут — комендант. «Наши ребята к вашим порядкам непривычные», — и смеется, гад. Я сгоряча хвать его за грудки́, приподняла, он даже посинел. Ребята смеются, комендант меня ругает. Срам, а толку никакого.

Турнаева взмахнула руками и присела от хохота.

— Убийственное дело! — запищала она. — Зачем же вы его за грудки́ схватили? А если бы он начал драться?

— Ну, драться! — сказала Шандорина, сверкая глазами. — Не с такими барбосами я справлялась.

— Что вы наделали, Татьяна Александровна! Комендант теперь еще в суд подаст за избиение. Вот так движение жен, скажут: комендантов избивают!

Турнаева старалась говорить серьезно, но это ей не удавалось.

— Я же его не била, — сердито сказала Шандорина.

— Не била! Он даже посинел…

— Да вы шутите, Марья Давыдовна, — неуверенно сказала Шандорина и засмеялась вместе с Турнаевой. Она села по другую сторону обеденного стола и снова обтерла вспотевшее лицо. — Жара такая, с ума сойдешь.

— Я просто пропадаю от жары, — сказала Турнаева. — Сегодня нужно пойти на завод — и не могу. Одеться не в состоянии.

— Ну, а что же мы все-таки сделаем с комендантом? Его нужно прогнать, — решительно проговорила Шандорина.

Она шефствовала над рабочим общежитием. Женщины повыбрасывали оттуда грязные тюфяки, набитые загнившей соломой, пошили новые чехлы, повесили занавески, следили за постельным бельем. Она не могла оставаться спокойной, думая о коменданте барака.