Александр Письменный - Фарт

— Дрессированная мартышка ты, вот кто! — с сердцем сказал Севастьянов.

— Ах так? Начинаются оскорбления? Тогда вот что, — сказала Катенька, и голос ее окреп, глаза смотрели холодно, отчужденно, горели злым, нефритовым блеском, и только руки выдавали волнение: дрожали пальцы, и она то сжимала, то разжимала кулаки. — Давно думала — нам вместе не жить. Ты не понимаешь меня и не хочешь понять, только оскорбляешь… Видно, мы не пара!

Она кинулась к шкафу и стала вынимать вещи.

С удивлением Севастьянов смотрел на Катеньку. Он еще не верил, что действительно она решила — им вместе не жить. Он отвернулся, сделал вид, что читает.

Катенька вынула платья, из ящиков шкафа вынула белье, вынула выходные туфли. Из-под кровати вытащила старый чемодан.

Тогда Севастьянов поднял голову:

— Да ты что, Катюха, сдурела? Вот так просто собрала барахлишко, здравствуйте и до свидания, дорожки врозь? Опомнись, Катя!

Она не отвечала, губы ее дрожали; не глядя на Геннадия, она продолжала собирать вещи.

— Да как же можно так, Катя? Да ты людей постыдись! Ведь мы с тобой не под кустом венчались, чин чином, по закону, и свадьба какая была!.. Да как же ты за меня замуж шла? Если бы мы ссорились, дрались…

Он встал, подошел к ней.

— Оставь меня, не трогай! — выкрикивала Катенька.

В глазах ее дрожали слезы, но она была непреклонна.

— Что же, ты думаешь, за твои успехи я тебя любил? За славу? Думал, ты человек душевный, хороший, а ты… — говорил Севастьянов, не находя нужных, убедительных слов. — Ты хоть людей постыдись!..

Она подхватила свой чемодан. Севастьянов шагнул было к ней, протянул руку, чтобы отобрать чемодан.

— За молочницей осталось три кружки. Возьмешь и выпьешь! — выкрикнула она, повернулась, хлопнула дверью.

Севастьянов остался посреди комнаты, обескураженный и возмущенный.

Катенька переехала со своим чемоданом назад к Турнаевым. Петя только вздыхал, молча, с состраданием поглядывал на сестру, поглаживал свою лысину. Вот так скандал в благородном семействе!..

Марья Давыдовна осуждала Катеньку, но вмешиваться не решалась, зная, что вмешательство в чужие семейные дела никогда к добру не приводит.

Вернувшись к Турнаевым, Катенька в тот же день обо всем написала тетке. Из опасения, чтобы племянница не дала отбой, та немедленно прикатила в Косьву. Она считала, что необходимо поскорее закрепить разрыв неудачного брака с Севастьяновым. Она была уверена, что сделать это как следует сумеет только она одна.

В тот день, когда приходила Шандорина, Марье Давыдовне на завод отправиться не удалось. Она начала было собираться, скинула халат и, сидя на лиловом плюшевом диване, натянула длинные фильдеперсовые чулки. Сквозь тюлевые гардины солнечный свет ложился на ее тело неровно, и там, где лежали яркие солнечные пятна, над кожей ее возникала как бы легкая дымка. Подняв руки к голове, она встала так, чуть покачиваясь, и внимательно поглядела на себя в зеркало. На улице в это время прогудел автомобиль. Марья Давыдовна смутилась, словно заметила, что кто-то наблюдает за ней через окно, и стала быстро одеваться.

Она была совсем одета, когда во дворе послышался крик и в комнату вбежала испуганная Зоя.

— Мама, мама! — кричала девочка. — Вовка упал с крыльца!

Марья Давыдовна бросила соломенную шляпку на диван и побежала во двор.

Уткнувшись в землю, Вовка неподвижно лежал у крыльца. По щеке его текла кровь, кровь была и на земле, возле скобы, на которой счищают грязь с обуви; белая его рубашка тоже была залита кровью.

Марья Давыдовна пошатнулась, схватилась за сердце, потом страшно закричала и опустилась в своем светло-голубом маркизетовом платье на грязное крыльцо. На ее крик выбежала соседка, подняла Вовку и внесла в дом.

Пока бегали за доктором, Марья Давыдовна сидела у кроватки сына, поглаживала пикейное одеяло, которым он был покрыт, раскачивалась и беззвучно плакала. Она вся перемазалась в крови и пыли, растрепалась. Слезы быстро скатывались по ее лицу. Вовка лежал молча, из-под полотенца, положенного на голову, тонкими струйками бежала кровь.

Тетка прибежала раньше доктора. Спокойно, точно знала заранее, что именно так и должно случиться, она сразу же начала действовать: выгнала из комнаты ревущую Зою, принесла воды, отодвинула Марью Давыдовну и, сняв полотенце с Вовкиной головы, осторожно начала ее обмывать. Вовка застонал.

— Тетя, не трогайте! — закричала Марья Давыдовна. — Не смейте трогать!

— Дура! Хорошо, что стонет, — пробасила тетка. — Орать начнет, еще лучше, — значит, жив. Нашла время трагедии закатывать.

К приходу доктора Вовка пришел в сознание и орал полным голосом.

— Вот как? — сказал доктор. — Ему не нравится. Что ж, такая у тебя, брат, профессия — падать да шишки набивать. Вы, мамочка, не волнуйтесь. Сейчас будем его починять. Мальчик — как же ему не расшибаться.

Доктор начал зондировать рану. Вовка заорал так громко и неожиданно, что соседские женщины, столпившиеся в дверях, отпрянули в переднюю. Марья Давыдовна схватилась за голову и выбежала в столовую.

— Нервы, — с презрением сказала тетка; она чувствовала себя в родной стихии.

Осмотрев рану, доктор наложил повязку и сказал, что мальчик упал удачно. Кости у таких ребят резиновые. Скоба только содрала кожу, черепная кость цела. Если через некоторое время боль успокоится, температура не поднимется и мальчик будет в сознании, — беспокоиться не о чем.

— Опасаетесь сотрясения мозгов? — по-деловому осведомилась тетка.

— Мозга, с вашего позволения, голубка, — сказал доктор, — мозга, но я этого не опасаюсь. Я по своей природе оптимист и от будущего жду одних благоприятствий. Вам того же желаю.

Он пообещал вернуться через три-четыре часа и ушел. Тетка принялась за уборку комнаты. Она вынесла грязные бинты, таз с водой, подмела пол, поправила Вовкину постель. Марья Давыдовна снова сидела у его кроватки и сейчас хотела одного — чтобы тетка поскорее ушла и перестала мелькать перед глазами в своем ярко-зеленом лягушечьем платье.

Мальчик вскоре заснул. На завод Марья Давыдовна идти теперь не собиралась.

Вовка лежал на кровати белый, как повязка на голове, и дышал тихо и неровно. Марья Давыдовна прислушивалась к его дыханию, и, когда оно замирало, дикий страх охватывал ее, и ей хотелось затормошить Вовку, разбудить его, услышать его голос, хотя бы тот страшный крик, который вырвался у него, когда доктор зондировал рану. Она не отрываясь смотрела на него и, как пластилин, безостановочно, до хруста в суставах мяла свои пальцы.

Вернулась с работы Катенька. Она пошушукалась в столовой с теткой, зашла в спальню, поглядела на Вовку и ушла к себе.