Александр Письменный - Фарт

Перестройка Абакумова была так решительна и беспардонна, что поведение его вызывало не возмущение, а скорее удивление, сдобренное изрядной порцией гадливости.

После отъезда комиссии Подпалов раза два заходил в новомартеновский цех, обсуждал с Соколовским и Муравьевым кое-какие неотложные дела, возникающие каждый день на любом предприятии. Держался он словно в воду опущенный, не шутил, по своему обыкновению, не сыпал любимыми французскими междометиями.

В механическом цехе снова появились наладчики, портрет Катеньки Севастьяновой, красовавшийся у заводских ворот, убрали, сняли лозунги, призывавшие следовать ее методу или упоминавшие о ее достижениях. И словно никогда на Косьвинском заводе не возникало движения за работу без наладчиков, словно и не существовало в природе знатной шлифовщицы Севастьяновой, гремевшей на всю область.

Она приходила на работу смущенная, с виноватым лицом, и по ее виду было заметно, что толком Катенька не понимает — что же такое произошло?

Покорно она переносила происшедшую перемену. Испуганная, до слез огорченная возникшей вокруг нее неожиданной пустотой, Катенька в глубине души все еще надеялась, что это какое-то недоразумение. Наступит время, и вернется к ней ее былая слава.

Прошел день или два после того, как снова водворился в своем кабинете Абакумов, и на Катеньку вдруг налетел учетчик: по чьему велению она не пробивает табель у входа в цех? От обязанностей отмечаться Катеньку никто не освобождал, но как-то само собой повелось, что она, в сущности, не имела нормированного дня, приходила в цех с опозданием, уходила подчас до конца смены, потому что постоянно ее вызывали по каким-нибудь важным делам. В другое время Катенька ответила бы учетчику как следует, но теперь она смолчала, пошла пробила табельную карту, и ей записали опоздание на работу.

А еще через день к ней подошел во время работы сменный инженер, тот самый, который сомневался в возможности работать без наладчика, и приказал оставить станок для прошлифовки труб и перейти на другой — затачивать рога сельскохозяйственных вил, работа грубая, грязная, не требующая настоящего шлифовального искусства.

И на это Катенька ничего не возразила.

Предполагалось, что после конференции станочников Катенька поедет в качестве представительницы Косьвинского завода на межобластное совещание стахановцев. Уже и речь ее для этого совещания была составлена, уже и командировочное удостоверение подготовлено, и деньги на командировку выписаны. И вдруг приказ: командировочное удостоверение вернуть, деньги отдать назад в кассу, вместо Севастьяновой на межобластное совещание стахановцев поедет другой товарищ.

Тут Катенька не выдержала. Нужно получить точный и ясный ответ — в чем дело? Так продолжаться не может. Она отлично понимала, что ее метод оказался неверным, не оправдал себя, но не ее же в этом вина. Ведь и директор, и главный инженер, и начальник цеха, и Климцов — все поддерживали и хвалили ее. Почему же и она оказалась опороченной вместе с неверным методом? Разве из-за того, что метод не оправдал себя, она перестала быть передовой работницей механического цеха?

И Катенька Севастьянова собралась к директору выяснять отношения.

Секретарша директора Софья Ильинична впустила ее в кабинет Абакумова, когда директор говорил с кем-то по телефону.

Раньше Катенька чувствовала себя в директорском кабинете совершенно свободно. Впрочем, так же как и везде на заводе. Не дожидаясь приглашения, она проходила прямо к столу директора и садилась в большое мягкое кресло. Теперь, против обыкновения, она остановилась в нерешительности у двери. Она и сама не смогла бы объяснить, что такое с ней приключилось. Директор продолжал свой разговор, бросая отрывистые, короткие слова в своей всегдашней властной, начальнической манере, грубоватым, бодрым голосом, точно он уже забыл о выводах областной комиссии, а она стояла у двери жалкая, потрясенная, несчастная, и ждала, когда он кончит.

— В новом-то мартене? Ну, знаешь, там у меня орудуют такие орлы! — говорил директор. — Будь уверен, меня рабочий класс не подведет…

«Орлы», «рабочий класс не подведет»… Да ведь такими же словами Абакумов говорил о ее работе, о ее достижениях!

Кончив говорить, Абакумов положил трубку, бросил на Катеньку короткий, исподлобья, хмурый взгляд и спросил:

— Вам что?

Он что, не узнает ее?

— Я хотела выяснить, Николай Гаврилович… — начала Катенька тихим, неуверенным голосом.

— Где работаете? — прервал ее Абакумов.

— Кто, я? — вконец растерявшись, переспросила Катенька.

Неужели директор вдруг забыл ее? И почему на «вы»? Ведь он всегда встречал ее бодрым возгласом: «Привет, рабочий класс, как здравствуешь?»

— На шлифовке же, Николай Гаврилович…

— Ах, на шлифовке? Ну, и с чем пожаловала?

«Ага, вот хоть перешел на «ты»…»

— Да я по поводу вил. Раньше-то я…

— Как фамилия?

— Чья? Моя?

Катенька похолодела. Неужели она так изменилась в результате всех неприятностей, что директор не узнает ее? Что происходит? Может быть, она заболела и не понимает того, что говорит директор? Или директор заболел — ему неожиданно отказала память?

— Да ведь я Севастьянова! — сказала Катенька и от полнейшей растерянности по-детски постучала себя пальцем в грудь.

— А-а, Севастьянова! Как же, как же, я вас сразу узнал. Так что вы хотите?

И вдруг простая и всеобъясняющая мысль пробилась сквозь затуманенное сознание молодой женщины и обожгла ее: да ведь он просто не захотел узнавать ее! Не захотел ее узнавать, как живую свидетельницу своего начальнического позора!..

— Ничего, спасибо, — сказала тогда Катенька, повернулась и вышла, тихонько прикрыв за собой дверь.

Теперь, после отъезда областной комиссии, программа действий была ясна. У руководителей заводского коллектива остался один путь для достижения успеха — не легкий, искусственно созданный, а трудный, творческий, требующий напряжения всех сил, единственно правильный и продуктивный путь.

Потерпев неудачу с возвеличиванием несуществующих достоинств выдуманного метода, Абакумов сманеврировал и, что называется, повернулся лицом к нуждам нового мартена. Теперь он делал все от него зависящее, чтобы помочь цеху, тем более что терять ему было нечего. Веря или не веря по-прежнему в силу цеховых работников, теперь он выполнял все их требования. Нужно повысить тепловой режим — пожалуйста, теперь он позволит себе роскошь пойти на риск; реорганизовать работу транспортного отдела — пожалуйста, он не возражает; какие-то новшества в организации производства предлагает Соколовский — что ж, он и на это готов пойти. Ну, а большего и не нужно было мартенщикам от директора. С остальным они способны были справиться собственными силами.