Геннадий Гончаренко - Годы испытаний. Книга 3. Разгром

Решено было образовать в районе Сталинграда два самостоятельных фронта: Донской под командованием генерал-лейтенанта К. К. Рокоссовского и Сталинградский (до этого Юго-Восточный). На этом же совещании Ставкой был предрешен вопрос о создании Юго-Западного фронта, командовать которым решено было поручить генерал-лейтенанту Н. Ф. Ватутину.

После выработки основных решений по плану контрнаступления детальная разработка его в конце сентября была передана ответственным работникам Генерального штаба.

Руководство подготовкой командования и войск на местах Ставка поручила по Юго-Западному и Донскому фронтам Г. К Жукову, а по Сталинградскому — А. М. Василевскому. Последнему было приказано ознакомить с планом контрнаступления командующего Сталинградским фронтом А. И. Еременко, заслушать его мнение, но к практическим делам по подготовке наступления до ноября не привлекать, оставив за ним основную задачу — оборону Сталинграда.

Затем Василевский вместе с Н. Н. Воронцовым и В. Д. Ивановым в сопровождении заместителя командующего Г. Ф. Захарова выехали на наблюдательный пункт 51-й армии, где заслушали доклад командарма Н. М. Труфанова о состоянии и вооружении его войск.

Так было положено начало тогда никому не известному плану сталинградского контрнаступления. Он остался «тайной тайн» для всех, и в том числе и для наших войск, которые, не зная о нем, выполняли его согласно поставленным перед ними задачам.

Это был самый тяжелый день Сталинграда. Обозленное неудачами, немецкое командование бросило на город всю свою авиацию. Казалось, фашистские бомбардировщики решили сровнять город с землей. В воздухе шли непрерывные бои. Огонь зенитных батарей обрывался, замолкал. Орудия отказывали, а люди продолжали вести бой. Земля дрожала и дыбилась, как при землетрясении. В городе был поврежден водопровод, и тушить пожары было нечем. Сильный западный ветер помог огненному морю залить городские кварталы. На Волге полыхала нефть, выпущенная из резервуаров. Немецкие самолеты засыпали Сталинград листовками. Они издевательски вещали, что Гитлер будет считать дезертиром каждого красноармейца и командира, который уйдет на левый берег Волги, что войска Сталинградского фронта не смогли пробиться к окруженной армии с севера, в беспорядке отступают и тысячами сдаются в плен. На листовках была красочно разрисована зажатая в кольцо фашистских танков и артиллерии 62-я армия. До наших бойцов доносились истошные крики немецких солдат: «Рус, буль-буль Вольга. Рус, тебя предали комиссары. Они сдались нам в плен». Но бойцы, сжимая зубы, только посмеивались над их угрозами и примитивными агитками.

В эти трудные часы для армии, оборонявшей Сталинград и горожан, на улицах появились воззвания городского комитета партии. «Дорогие товарищи! Родные сталинградцы! Не отдадим родного города, родного дома, родной семьи. Покроем все улицы города непроходимыми баррикадами. Сделаем каждый дом, каждый квартал, каждую улицу неприступной крепостью».

В этот день Аленцова работала в эвакоприемнике. Раненых было особенно много. Они лежали под открытым небом, в оврагах и просто на берегу реки. Эвакуировать их было невозможно. От разрывов мин, снарядов и авиабомб Волга бушевала, будто горная река, вздымаясь седыми столбами воды. В отчаянии Аленцова хотела звонить командующему, просить его о помощи, но, выходя из операционной, еле держась на ногах, жадно дышала приторно-угарным воздухом, с ненавистью глядела на стаи фашистских бомбардировщиков, проносящихся над головой, и принимала другое решение. «Чем командующий может сейчас помочь?» Оставалось одно: ждать наступления темноты. И снова уходила и возвращалась она в подземелье, делала операции, ампутировала руки, ноги, вынимала осколки и, обессиленная, снова выбиралась наверх и падала в изнеможении на землю. Потом она сама удивлялась тому, откуда у нее берутся силы. Тамара Федотова пыталась уговорить ее пойти в блиндаж поспать, хотя бы час. Аленцова ласково гладила ее по голове:

— Ничего, Тамарочка. Вот закончим обработку этой партии раненых и тогда пойдем вместе.

Но партии раненых и одиночки прибывали без конца, Адская машина войны беспощадно убивала и калечила людей, а грохот, свист и завывание ее дьявольского механизма ежесекундно, ежеминутно напоминали о себе. Раненые с молчаливой покорностью и отрешенным безразличием смотрели на городские пожары, артиллерийский обстрел и бомбежки. Казалось, они привыкли, и больше ничто не волновало их. Человек может привыкнуть ко всему, даже к самому страшному.

Лена Кольцова долго смотрела на изможденное лицо Аленцовой и, когда она отошла от операционного стола, сунула в карман ей бутерброд.

— Нина Александровна, нельзя же так! Вы что, хотите упасть у стола? А что мы тогда будем делать?

Она чуть ли не силой вывела ее за руку из подвала.

— Как хотите, Нина Александровна, а пока не поедите, не пущу обратно.

Кольцова загородила дверь, не пуская ее. Девушки любили Аленцову и старались друг перед другом. У нее были всегда свежие, стираные простыни, а стоило ей хотя бы на некоторое время пойти отдохнуть, появлялась горячая пища или чай. Они были неутомимыми, а когда она чем-либо была расстроена, пытались отвлечь и развеселить. Ей они поверяли всё свои скупые девичьи радости, как с матерью, делились с ней своими печалями. Когда Тамара получила письмо-треугольничек от спасенного ею летчика Можаева, она счастливая прибежала к Аленцовой. Письмо было короткое — страничка.

«Всю жизнь буду вас разыскивать. О вас рассказал мне друг Василий. Словами не передать моих чувств к вам. Вы стали самым дорогим для меня человеком. Простите, писать пока трудно. До свидания. Виктор».

Тамара махнула рукой, обидчиво поджала губы:

— Не верю я, Нина Александровна, в эту любовь с первого взгляда. Когда его принесла, думала, мертвый, а он вот с письмами.

Аленцова рассказала ей о Можаеве все, что она знала со слов Самойлова.

— По-моему, Тамара, это хороший человек. А любовь, она у кого как. Некоторые годами объясняются в любви, а сами в ней ничего не понимают. Приходит время — женятся, замуж выходят и даже детей имеют, а все без любви.

Тамара сидела раскрасневшаяся, задумчивая.

— А я, Нина Александровна, замуж никогда не пойду.

— Это почему?

— Не нравится никто мне. Сколько со мной дружили. И я будто привыкну, ухаживают за мной, страдают некоторые. А мне скучно с ними, особенно как в любви начнут объясняться. Ни к чему все это.

— Видно, человека ты еще такого не встретила, — тяжело вздохнула Аленцова. — А вот встретишь — и жизнь без него тебе будет не мила.

Федотовой не терпится спросить: а любит ли кого Аленцова? Но Тамара не решается: обидишь человека. Зачем хороших людей обижать? Вечером Аленцова ушла на переправу. Раненых скопилось много, а катера подходили медленно. Немцы продолжали обстрел переправы.