Геннадий Гончаренко - Годы испытаний. Книга 3. Разгром

Командующий положил ему руку на плечо, заглянул в глаза.

— Да я не о том.

«Значит, понял, что я о Нине думал».

— Живой же я человек, товарищ генерал, — лицо, его стало строгим, непроницаемым.

— А я бы и не думал о такой, — бросил Кипоренко.

Канашов вскочил как ужаленный и встретился с ним взглядом.

— Ты садись, не взрывайся. Я не об Аленцовой так думаю.

У Канашова сразу ослабли ноги, будто они лишились костей и стали резиновыми, и он опустился в кресло.

— О жене твоей бывшей. Довелось мне случайно с ней встретиться. Концертная бригада приезжала к нам, когда я начальником штаба фронта был. Ну и штучка с ручкой, — покачал он головой. — Видишь, Михаил Алексеевич, однолюб я по натуре. И парнем был, не глядел на девушек, как на предмет удовольствия, не соблазнял по прихоти. Вот, скажешь, святой какой. — Он улыбнулся. — Не в этом дело. Матери я своей тому обязан. Она мне глаза открыла на святое это чувство — любовь, воспитала во мне бережное отношение к женщине, за что ей всю жизнь благодарен. Лет десять-одиннадцать мне было, когда она меня в прекрасный мир жизни и любви ввела. Учительницей она сельской была. Взяла меня однажды с собой в поле. Едем на таратайке, а кругом весна. Все цветет и к жизни тянется. Вот она мне предметно все так объясняет, все — от природы до человека. «Вся природа, — говорит, — живет, и вся эта красота вокруг нас от необычной и вечной ее любви». Рос я, и с годами росло это чувство, которое я берег по совету матери, как самое дорогое для человека в жизни. Понял я, когда возмужал и созрел, что любовь мужчины к женщине не самоцель для удовлетворения страстей, а очень многогранное и сложное чувство, которое трудно найти и сберечь, чтобы оно было твоим постоянным стимулом в жизни. Вот поэтому, признаюсь, я очень придирчив к людям по этой части. И за службу спрошу, накажу, если к ней недобросовестно относятся подчиненные, но помиловать еще могу. А вот в семье разлад, тут я беспощаден. Сколько я тебя знаю по службе, у меня к тебе серьезных претензий нет, а вот за семейную жизнь я чуть было тебя не ударил. И ударил бы — так намертво. Ты не улыбайся, слушай. Стали идти мне на тебя анонимки насчет Аленцовой, потом как-то с Хариным мне довелось беседовать. Он меня накрутил, и я чуть не поддался. Да потом, спасибо, полковой комиссар Поморцев помог мне разобраться во всем и удар мой от тебя отвел. А все же у меня какой-то осадок и недоверие к твоим отношениям с Аленцовой еще были вплоть до того, как я с твоей бывшей супругой не столкнулся. Тогда я понял, что правильно ты поступил, порвав с ней. Думаю, это навсегда? Канашов утвердительно кивнул головой.

— Она себя так вела, когда с концертной бригадой приехала, что начальник политуправления и я сам вынуждены были вмешаться. Днем и вечером выступления и поиски любовников. Ночами напролет пьяные оргии. Харину дал выговор за то, что он от имени начальника Отдела кадров выманивал продукты и водку для их пьяных сборищ. И по партийной линии ему выговор дали. А ее предупредил, если будет дальше вести себя так, выгоним из фронтовой концертной бригады. Вот после всего этого и стал я на твою сторону. По-товарищески советую: расторгни с ней официальный брак, не мучай себя и человека, которого любишь. Даю тебе два дня, езжай в Тулу и оформи законно развод.

Канашов от радости готов был обнять Кипоренко. Но только сдержанно сказал:

— Спасибо, Иван Кузьмич, спасибо за все.

На следующий день Канашов поехал в Тулу, подал заявление о разводе. Об этом он написал письмо Аленцовой».

Полковнику Бурунову, несмотря на неоднократные переговоры с Наташей Канашовой, не удалось примирить ее с Аленцовой.

И как ни пытался Бурунов удержать Аленцову в дивизии, она подала рапорт и вскоре ушла в армейский полевой подвижной госпиталь, а затем в эвакоприемник. Он располагался неподалеку от переправы и принимал основную массу раненых армии, число которых росло с каждым часом.

Немцы несколько суток подряд вели наступление, пытаясь прорваться к Волге. Неподалеку от эвакоприемника, в овражке, окопался немецкий танк, ближний к берегу дом захватили автоматчики, но эвакоприемник продолжал работу. Медицинские работники, спасая раненых, постоянно рисковали жизнью. Аленцова была назначена ведущим хирургом эвакоприемника. У нее были две помощницы-санитарки — Тамара Федотова и Лена Кольцова, Тамара, стройная смугловатая девушка, с черными, чуть косящими глазами, хрупкая и подвижная, была неутомимой и бесстрашной. Она лезла буквально в самое пекло боя, туда, куда невозможно казалось, пробраться живому человеку, и, лежа рядом с ранеными, под обстрелом делала перевязки. Если раненый находился в безопасном месте, и его нельзя было вынести днем, она оставляла ему продукты и воду, а вечером переносила на медпункт. Если рана была опасной, она, невзирая на огонь и близкие разрывы снарядов, клала раненого, который был нередко во много раз тяжелее ее самой, на плащ-палатку и тащила его волоком. Когда Аленцова пришла работать в эвакоприемник, на счету Тамары было больше тридцати человек, вынесенных с поля боя. Она уже была награждена медалью «За боевые заслуги» и представлена к ордену.

Вторая санитарка, Лена Кольцова, была внешне прямой противоположностью Тамары. Небольшого роста, но плотная, сильная девушка, с крупными мужскими чертами лица, бывшая физкультурница — метательница диска. В эвакоприемнике Лена больше всех вынесла раненых — более пятидесяти — и ревниво оберегала свое первенство. Два ордена Красной Звезды горели на ее гимнастерке. Лена и Тамара были подругами и хорошими помощницами Аленцовой. При сложных операциях она привлекала их как ассистенток. Как-то в самый разгар работы на эвакоприемник приехал генерал, командующий армией. В овражке, неподалеку от берега Волги, он увидел большую группу бойцов и командиров. Генерал заинтересовался, подошел, удивленный: «Почему здесь так много народу?» Это были тяжелобольные. Некоторые из них, кто мог, приползли сюда сами, некоторых принесли санитары.

— А почему вы здесь, товарищи? — спросил генерал. — Там ведь, — показал он рукой на бывший склад с подвалом, — куда безопаснее ожидать эвакуации.

Раненые молчали, не зная, что ответить.

Генерал направился в подвал. «Неужели там нет для них места? Такой большой подвал!» Он помнит, как они вместе с начальником санитарной службы армии осматривали его для эвакоприемника. Он открыл дверь. Из подвала в ноздри ударил запах гнили, спирта, эфира и йода. В подвале душно, как в бане, слышны сдержанные стоны. На полу сплошные ряды раненых. Плащ-палатками огорожена часть подвального помещения — это операционная. На операционном столе лежал человек без ног. Рядом военврач второго ранга, красивая молодая женщина. Возле нее две девушки: одна хрупкая, стройная, другая плотная, небольшого роста. «Видно, ассистенты врача». Врач доложил: «Военврач Аленцова». Генерал обратил внимание, что подолы их халатов и рукава в кумачово-бурых пятнах и только колпаки белые.