Геннадий Гончаренко - Годы испытаний. Книга 3. Разгром

— Он-то мужик, видать, хороший, но скуповат, — подтвердил Артем.

— А знаешь, что сказал он мне? — перебил Сенька. — Вы останетесь здесь дома. Любите коня, так найдете, чем подкормить. А нам, хлопчик, далеко идти, и чем дальше, тем хуже. Знаю я, как немец хозяйничает. Видал от самой границы.

— А что, ребята, дед по-справедливому говорит. Нам на конях не на скачки вперегонки. Тянут — и хорошо. К весне травка пойдет, тогда лошадок выпасем. — Колька показал большой палец на ноге. — Вот хромоту надо лечить. Кузьма Ерофеевич мне мази оставил.

— Подлечим, — дружно сказали они.

Один маленький Гриша шел молчаливо, прихрамывая. У него ранение в коленку при бомбежке. Кто говорит — нет осколка, а кто — есть. Врача, где найдешь его? Коленка изредка опухала, и тогда ходить было больно. Но Гриша не из тех, кто жалуется К тому же ехать с ребятами сам напросился.

— Гриша, ты чего ковыляешь? Садись в сани. В тебе и пуда нет.

— Мне холодно, озяб я, — отвечал он.

— Давай поборемся! — Артему валит Гришу в солому на мешки с картошкой. Только ойкнул Гриша сквозь зубы.

— Больно?

— А ты думал.

— Ну и сиди. Залазь под солому. Теплее будет.

Трое идут впереди первой лошади.

— А любит наш почетный шеф Кузьма Ерофеевич нашего брата.

— А ты откуда знаешь?

— Когда последний раз был у нас в гостях. Марфа Ивановна, учителька, сказывала, у «его детей восемь или десять.

— Вот это да!

— Ну и хлеба вкусного он нам приносил. И консервы — колбаса в банках. Вот бы сейчас по краюхе и банку на всех.

— Неплохо бы.

— Ну, скоро домой приедем. Горячего нам, наверно, сварили. И картошечки с кукурузкой на второе сладят.

Надвигались сумерки. И дальние высоты сливались на горизонте, громоздясь, будто тучи. А ехать еще далеко.

— Вот проедем ту узкую насыпь и отдохнем в овражке, — говорит Коля. — У меня еще остались сухарики. Погрызем чуть-чуть — и айда дальше.

За спиной в тихой степной стыни доносится шум моторов и лязг гусениц.

— Неужто наши? — спрашивает Артем. — Как думаете, ребята?

— Откуда здесь быть чужим, — отвечает Коля. — Их сейчас, наверно, до Сталинграда отогнали. Чьи бы ни были, давай через насыпь поскорей и в овраг на отдых. Пусть себе идут, куда им надо.

Гриша подстегнул коня, он оступился и упал. Сани занесло поперек дороги. Ребята кинулись к саням, дружно развернули. Но коня не поднять. Сам он силился встать, но ноги не слушались его, и он снова падал.

— Фашистские танки! — крикнул Коля, и все обернулись. На передней машине — белый крест. Танк осветил их ярким светом. Ребята снова засуетились у лошади.

— Кто впереди? Что за люди? — крикнул Мильдер механику-водителю.

— Дети, господин генерал. Но вправо есть дорога.

— Не командуйте мной! Я знаю, куда мне надо — прямо или вправо. Огонь! Огонь! — кричит он башенному стрелку. Тот медлит. Механик остановил танк.

— Дети, господин генерал.

— Вы барышня, а не солдат. — Мильдер отпихивает стрелка и стреляет сам. — Вон из танка, — кричит он. — Я отдам вас под суд за невыполнение приказа.

Башенный стрелок выскакивает из танка будто пробка.

— Вперед! — командует Мильдер. Механик-водитель видит в щель: поперек дамбы лежит убитая лошадь. Сани разбиты, и рядом мальчишка. «Ранен он или убит?» — мелькнула мысль у механика-водителя. Он сбавляет ход и чувствует, как холодный пистолет тычется ему в шею.

— Вперед!

И танк, подминая останки лошади, мальчика и сани врывается на дамбу. За ним грохочут другие машины. И вот уже колонна вползает на высоту. Проехали два или три километра, а в глазах механика-водителя русский мальчишка. Мильдер молчит. Но только сделали остановку, обратился к водителю:

— Вы, Куртмайер, тоже трус, а не солдат. Я разочарован в вас. Ни Шнайдер, ни вы не поняли, болваны, что все это сделано умышленно. Они хотели задержать нас. Русские танкисты или артиллеристы не успели воспользоваться этой ловушкой партизан. Я сообразил это быстрее вас. Иначе они бы расщелкали нас на дамбе, как привязанных зайцев.

Куртмайер думал об этом не так: «Дорога в обход дамбы была куда более удобной. Он, жестокий человек, решил доказать нам еще раз свою непреклонную твердость, хотя она не была вызвана какой-либо военной необходимостью».

* * *

— Господин генерал, — ворвался растерянный адъютант. — Нашей разведкой установлено, что в пяти километрах севернее прорвалось много русских танков.

— Сколько?

— Не меньше ста.

— А где наш сводный танковый полк?

— Приказом Вейхса его перебросили на участок прорыва. Сейчас у нас, кроме тридцати танков, что направлены в ремонт, нет ни одного. Начальник транспортного дивизиона предлагает нам, господин генерал, штабную машину.

Мильдер задумался.

«Да, теперь все кончено. Мы окружены. Пути отрезаны. Я лишился последних войск. Да, для меня машина, но как поступить с подчиненными штабными офицерами? Бросить их и удрать? Нет, я не могу так. Я пойду вместе со всеми, кто остался из моей дивизии. Кто бы они ни были — офицеры или солдаты. Машина пусть идет за нами. На машине надо вывозить документы».

Мильдер вышел во двор. Темная ночь. На небе ни звездочки. Вьюжило. Он стоял и смотрел, как мимо проходили редкие остатки его еще недавно боеспособных войск. Головы большинства повязаны шарфами, платками и просто каким-то тряпьем. Какое это жалкое зрелище. У некоторых за спиной болтались эрзац-валенки из соломы. За несколько десятков лет службы впервые Мильдер сам нарушил форму и поднял воротник шинели, повязался шарфом. И вот темнеющая лента колонны, человек шестьдесят, растянулись по полю. Впереди идет раненный в руку подполковник Бухер. Он опытный командир и хорошо ориентируется.

С каждым часом ветер усиливался. Идти становилось все труднее. Мокрый снег облепливал, таял и стекал за воротник. У Мильдера начала болеть раненая нога. Адъютант несколько раз предлагал ему сесть в машину, но он упрямо отказывался и шел все вперед и вперед. По его расчетам, через двенадцать километров они будут в штабе корпуса. И самое близкое — через семь километров — в первой дивизии. Но вот по цепочке глухо пронеслось: «Русские танки». Все бросились кто куда. Загремели орудийные выстрелы. Мильдер бежал тяжело, задыхаясь и падая. Рядом с ним адъютант Бросбург. Они очутились в каком-то овраге.

Мильдер окончательно выбился из сил. В поле, как собака по покойнику, выла метель. «Напрасно я не уехал тогда, — подумал он. Генерал почувствовал, как постепенно у него дубели руки и ноги. Обжигая огнем, горело лицо. Обессиленный, он сел на снег. Но холод вскоре поднял его. Сил нет, как хотелось спать. Он снова спустился в овраг — тут хоть затишье.

— Там, кажется, виден огонек! По моим расчетам, Бросбург, мы прошли не менее десяти километров. Где-то рядом наши войска. Я пока останусь здесь, а вы идите разыщите кого-либо. Я больше не могу двигаться.