Владимир Рыбин - Холодный апрель

А они, немцы, обживались, прикрытые нами от степи, и вырабатывали свои хваленые благодушие и довольство, умение дорожить всем созданным, уверенность, что положенный сегодня камень завтра непременно послужит опорой для другого камня…

Александр сидел, усыпляемый монотонностью чтения, смотрел на умиление, написанное на лицах, удивлялся терпеливой благожелательности в каждом из этих людей и завидовал их исторической судьбе. У каждого народа своя судьба, и сетовать тут вроде бы не на что, но думалось, что ведь это все-таки благодаря нам они такие хорошие… Но ведь и мы не разучились понимать, что в них, немцах, хорошо, а что плохо. И может быть, сохраненное ими хорошее есть и наше благо?..

Он снова потянулся к бокалу: чего только не лезет в голову в полудреме под монотонное чтение! Поднял глаза, и Катрин, словно почувствовав это, посмотрела на него. И неожиданно улыбнулась. Улыбка у нее была открытая, зовущая…

И тут он разобрал, что такое читала Биргит. «Лореляй» Гейне. Лореляй! С этим стихотворением у него было связано нечто интимное. Когда-то, давным-давно, он даже переводил его. Специально для одного человека с пышной косой и строгими глазами. Переводил и видел себя рыбаком из этой легенды, который мчится на своем челноке через опасные воды, не сводя глаз с Лореляй, сидящей на горе и расчесывающей золотым гребнем свои драгоценные волосы. Забылась та история, и перевод тоже забылся. А вот теперь вспомнился. Не весь, а лишь приписанный от себя конец, холодный и назидательный:

— Александр Сергеич, пора вставать!

— Я уже встал! — крикнул он, высунувшись из-под перины.

Бог знает, чего это Луиза величала его, когда будила. Так все — «Александр, Александр!». А утром с каким-то особым значением — по отчеству.

В комнате было холодно: вчера забыл прогреть батарею на ночь. Вставать не хотелось. Он посмотрел на часы и выругался: черт бы побрал Луизину педантичность! После вчерашнего полагается поспать всласть. Но у нее, видите ли, программа. Для этого он, что ли, сюда ехал, чтобы за кем-то ходить хвостом?!

Поднялся, передернулся от озноба. Помахал руками, но заниматься физзарядкой не хотелось. Хотелось пить. Открыл было кран, да передумал: столько пишут о загрязнениях рек в Западной Европе. Подумал: неплохо бы принести да поставить под кровать пару бутылок пива. О немецком пиве он наслышан был еще в Москве, знал, что пьют тут много. Мировой рекорд по потреблению пива принадлежит именно ФРГ — 150 литров на душу населения в год. Друзья, провожая, мечтательно говорили: пива там попьешь немецкого! А он еще и не пробовал.

— Александр Сергеич, завтракать!

Он торопливо начал бриться, ополоснул лицо холодной водой, надел свитер, чтобы не возиться с галстуком, удовлетворенно посмотрелся в зеркало: синий свитер с его синим костюмом смотрелся тоже неплохо.

Когда вышел на кухню, первое, что увидел, — большую бутылку минеральной воды на столе. Не утерпел, попросил разрешения попить.

— Конечно! — радостно пропела Луиза. — Пожалуйста! Берите все, что надо, чувствуйте себя, как дома.

— Дома я сегодня спал бы до двенадцати, — сказал он.

— Вы такой соня?! — с деланным ужасом воскликнула она и, словно извиняя, как вчера, доверительно прикоснулась щекой к его плечу.

— Вчера ж вино пили. Опьянел малость, — сказал он по-русски.

— Опьяне-ел! — пропела Луиза, и банальное слово это прозвучало у нее красиво, мелодично.

— И без закуси.

— Что такое «закуси»?

Он хотел оправдаться, говоря это, а вышло, будто укоряет.

— Это не переводится.

— Да-да, у нас тоже много таких слов.

«У вас таких слов нет», — подумал Александр. Немцы каждое слово втискивают в прокрустово ложе смысла, а у нас многое говорится просто так, лишь для эмоций, а то и ни для чего, «для балды».

Уле сидел уже за столом в холле, молча дожидался, когда они кончат разговаривать. Он был молчун, этот Уле. Оживлялся, лишь когда речь заходила о политике. Но Александр избегал разговоров о политике, и хозяину ничего не оставалось, как отмалчиваться. Зато Луиза говорила за двоих. И сейчас, едва сели за стол, она принялась разворачивать перед Александром программу дня.

— Скоро придет корреспондент. Потом мы нанесем визит в мэрию. На три часа назначена аудиенция у обер-бургомистра…

Из всего этого он понял только то, что и сегодня ему не удастся побродить по городу одному.

— Какой корреспондент? — спросил он.

— Из нашей газеты «Нордвест цайтунг». Будет брать интервью.

— У кого?

— У вас! — Ей казалось, что она доставила ему бог весть какую радость своим сюрпризом.

— Почему у меня? Что я — принц?

— Наши газеты пишут не только о принцах.

— Но я не могу давать интервью.

— Почему? — В ее голосе слышалась обида.

— Я не общественный деятель, я тут — частное лицо.

— Корреспондент знает об этом.

— Но я не могу…

Как еще объяснить? В Москве столько предупреждали, чтобы не ввязывался ни в какую политику, и больше всего, пожалуй, жена. «Ты такой доверчивый, тебя так просто обмануть». Вспомнив об этом предупреждении жены, он вдруг забеспокоился: откуда знает? Сама обманывала? Вот уж не поверил бы. Но червячок, шевельнувшийся в сердце, уже не давал покоя.

— А… можно в Москву позвонить? — неожиданно спросил он.

— Конечно!

Луиза кинулась к телефону. Но, когда заказ был уже принят, Александр вдруг подумал, что разговаривать-то, вероятно, будет не с кем: жена на работе, а Нелька наверняка где-нибудь крутится. Звонить надо было вчера вечером, как он и обещал, сообщить, как доехал.

К его удивлению, Москву дали быстро и дома оказались обе — жена и дочь.

— Ты чего дома? — с не остывшим еще беспокойством спросил он.

— Я сегодня попозже. Отпросилась. Как знала, что ты позвонишь.

Это «как знала» теплом прошлось по сердцу, и червячок сразу затих. И он снова почувствовал себя свободным и смелым. Только что вертелись мысли: не удрать ли домой, пока не впутался тут в какую историю. Теперь верил: не впутается. Можно далеко идти, когда знаешь, что есть куда вернуться.

— Ты чего? — спросил, не слыша жену.

— Да Нелька трубку отнимает.

— Па-а! — услышал радостный, взвинченный до визга голос дочери. — Ну как там?!

— Нормально. А у тебя?

— Нормально. А ты чего делаешь?

— Завтракаю.

— Так поздно? А сколько там времени?

— Отними три часа от московского.

— Па-а!

— Ну чего? Ты давай думай поскорее, это ж не домашний разговор, каждая минута дорого стоит.

— Па-а… Привези чего-нибудь.

— Чего?

— Ну, чего-нибудь…

Снова голос жены: