Владимир Рыбин - Холодный апрель

— Она наговорит, только слушай. Ты хоть доволен?

— Доволен.

— Ну, гляди там, не очень-то…

Положил трубку и минуту стоял, переживая. Словно год не был дома и вот навестил.

— Что сказали? — спросила Луиза.

Он пожал плечами. Ничего вроде бы не сказали друг другу, а что-то изменилось.

— Этот корреспондент писать обо мне собрался?

— Конечно.

— Зачем? Мне это не нужно.

— Это нам нужно. Вы — мой гость и гость нашего общества.

Стало понятно: она использует его в качестве рекламы своего общества, но подумал об этом не сердясь. Все прояснялось. Теперь даже на вопрос жены: «Чего она к тебе привязалась?» — он смог бы ответить. Сказал бы, что это у Луизы такая общественная деятельность — водить его за собой, показывать всем, как заморскую диковину, которую заполучило их общество. Дескать, видите, какое оно влиятельное, вступайте в него!

Корреспондент оказался тоненькой девочкой в джинсах, такой молоденькой, что Александр успокоился: видно, общественность Ольденбурга не очень-то интересуется его персоной, если газета прислала такую малоопытную журналистку. Но Луиза приняла ее по первому классу. Полчаса показывала сувениры, привезенные Александром, — уральские каменные безделушки, деревянные шкатулки, кедровые орехи, даже московскую водку, которой, как он успел заметить, и в местных магазинах немало. И все это обыкновенное вызывало у журналистки восторг и удивление.

«Умеют же притворяться! — в свою очередь удивлялся Александр, ставя по указанию Луизы электрический самовар специально для того, чтобы шикануть перед гостьей. — А еще говорят: немцы высокомерны. У нас бы подобный осмотр вызвал скептические пожимания плечами: я это видел, мы это знаем, у нас это есть…»

Под глухое бульканье самовара, стоявшего на журнальном столике в гостиной, пили чай, который после завтрака не больно-то пился, и Луиза целых полчаса рассказывала корреспондентке о своем обществе:

— Наше общество не зависимо по своему мировоззрению ни от каких политических партий. У нас одна цель — содействовать расширению культурных, экономических, научных, спортивных и каких угодно других связей между ФРГ и СССР, чтобы служить делу мира и взаимопонимания. Мы стремимся к живому обмену информацией, к непосредственным связям между гражданами обоих государств. Формы работы самые разные: выступления с докладами, организация базаров и выставок, путешествия с познавательной информационной целью. Мы исходим из того, что люди должны знать друг друга. Только знание ведет к доверию… Раньше нам говорили о наследственном враге — Франции. Теперь этот образ врага устранен. Мы стремимся, чтобы и с русскими у нас были такие же добрые, доверительные отношения, как с французами. Давайте понимать свое место в Европе как историческую миссию, как предначертание и протянем руки дружбы и на запад и на восток. Современная эпоха не оставляет народам альтернативы, либо мы живем в мире и дружбе, либо мы совсем не живем…

Самовар дважды переставал булькать, и дважды Александр включал его, удивляясь страстной речи Луизы. Казалось бы, чего понятнее? У нас даже в мультфильмах призывают: ребята, давайте жить дружно! Но, может, именно страстность-то и нужна в этом деле? Может, если уж правительства западных стран с таким трудом идут навстречу вроде бы ясным призывам Советского Союза, то «пусть идут навстречу друг другу простые люди? Если целое с целым не находит общего языка, так не помогут ли части этого целого?..

Она умолкала на миг, чтобы пододвинуть гостье печенье или вазочку с кедровыми орехами, и тогда было слышно, как в соседней комнате Уле шуршит газетами, как ходит наверху одинокий-неодинокий студент, как бурчит самовар, будто недовольный, что о нем забывают.

Александр взял со стола яркую книжку сказок Пушкина, выложенную Луизой специально для того, чтобы показать, что в этом доме читают русских писателей. Книга была на немецком языке. «Сказка о царе Салтане», изложенная скучной прозой.

— Так же нельзя! — возмутился Александр.

— Пожалуйста, — сказала Луиза. — Говорите.

— Что говорить?

— То, что вы хотите сказать.

— Я хочу сказать, что так переводить нельзя. Во-первых, стихи и по-немецки должны звучать как стихи или хотя бы как ритмическая проза.

— Говорите…

Он понял, что Луиза хочет, чтобы разговорился, как вчера, и, обрадовавшись возможности избежать интервью, начал читать на память стихи Пушкина, которые знал. Ему хотелось показать, как чеканно звучат поэтические строки на русском языке.

Они слушали со вниманием и, казалось, готовы были слушать сколько угодно.

— Русский язык очень мелодичен, русская поэзия певуча, в ее интонационности, часто даже больше, чем в содержании стихов, сила их воздействия на читателей, на слушателей. Пересказывать русскую поэзию прозой — все равно что искажать язык, извращать русский характер. Так нельзя, так вам никогда не понять нас…

Корреспондентка что-то записывала, а Луиза смотрела на него почему-то испуганными, блестящими от слез глазами и шептала тихо, будто заклинала:

— Я, я! Зо, зо! Их вайс! Их хёрте дизе!.. [10] Да, да. Так, так. Я знаю. Я слышала это… (нем.)

От этого неистового, полуобморочного ее внимания веяло жутью, за всем этим чувствовалось что-то недоговоренное, какая-то страшная тайна, которой она сама боится.

На этом интервью и закончилось. Корреспондентка ушла, сказав неизменное «данке», так и не притронувшись ни к чаю, ни к кедровым орешкам, с которыми она не знала, что делать. А он удивлялся: неужто только затем и приходила, чтобы услышать его мнение о Пушкине? И Луиза ничего не сказала, казалось, она вообще тут же забыла о корреспондентке, засобиралась, заторопилась.

— Пора ехать к доктору Зиберту.

— Кто это?

— Заведует отделом культуры в магистрате. Собирайтесь, опаздываем…

Но они успели. Молчаливый Уле привез их к магистрату за пять минут до назначенного времени и уехал. Они поднялись на третий этаж, открыли дверь со скромной стеклянной табличкой. Девушка, сидевшая за дверью, вскочила из-за машинки.

— Раздевайтесь, вас ждут.

Они сняли плащи, влажные от моросящего на улице дождя, прошли в другую дверь. Улыбчивый, весь какой-то мягкий и совсем молодой человек поднялся навстречу из-за рабочего стола, заваленного бумагами, сел за другой стол, гостевой. Сразу вошла девушка, принесла поднос с чашечками кофе и крохотным молочником, и Александр удивился: когда успела приготовить? Оставалось снова уверовать в немецкую педантичность: она начала готовить кофе десять минут назад, точно зная, что посетители, то бишь он с Луизой, прибудут в назначенное время.

С настырностью антрепренера Луиза представляла Александра и свое общество. По ее словам выходило, что связи общества повсеместны и широки, что самые знаменитые люди приезжают по его приглашению и Александр — одна из таких знаменитостей.