Владимир Рыбин - Холодный апрель

Он не сразу узнал голос Бориса Воробьева, своего старого приятеля.

— Случилось такое… такое… я пять лет ждал…

— Чего ты ждал?

— Это в двух словах не расскажешь, это надо встретиться.

— Ладно, встретимся как-нибудь…

— Ты что?! — завопил Борис. — Сейчас приезжай, прямо сейчас!

— Куда приезжать? — Он хотел сказать «зачем приезжать?», но употребил другое вопросительное слово и тут же понял, что великий русский язык подвел его: интонация, меняющая смысл фразы, не прозвучала по телефону и вместо удивленного возмущения получился заинтересованный вопрос.

— Давай ко мне.

Борис жил у черта на куличках — в Лианозове, и теперь у Александра вырвалось:

— Ты что?!

— Тогда давай посередине.

Посередине — значило в центре города, у метро «Кузнецкий мост», где они обычно встречались.

— Ладно…

Уже положив трубку, Александр подумал, что зря согласился на Кузнецкий, поскольку поедет на машине, а там в улицах некуда и приткнуться. Набрал номер Бориса, но телефон не отвечал, видно, звонил он не из дома. Подумал: не поехать ли на метро, но тут в прихожую влетела Нелька, промчалась на кухню, обдав его ароматом французских духов, которые она, стоило жене отвернуться, частенько открывала «только понюхать».

— Пап, я с тобой. Ты ведь до центра.

Нельке было уже шестнадцать лет, и все шестнадцать лет он мучился тем, что не мог ни в чем отказать дочери. Жена пилила его за «безволие», а Нелька бесстыдно пользовалась им. Бывали и семейные конфликты на этой почве («хочешь быть хорошим, а я всегда плоха перед дочкой?!»), были и его обещания перестроиться. И все напрасно. Лишь однажды в какой-то тяжкий для себя момент он резко возразил Нельке, даже шлепнул ее по мягкому месту. И до сих пор, вспоминая тот срыв, морщился, как от зубной боли, мотал головой и ругал себя последними словами.

— Так ведь мне встретиться надо…

— А я выскочу где-нибудь.

Машина только по названию была машиной — старенький «Запорожец», «консервная банка», по терминологии автомобилистов, — но бегала она безотказно, и Александр так привык к ее домашнему тарахтению, что его не прельщали даже кокетливые обводы «Жигулей». И если бы не Нелька… Впрочем, вопрос о новой машине частенько стоял на семейных советах.

— Да я еще не знаю, поеду ли…

— Не спорь, папочка! — Нелька чмокнула его в щеку, пробежала в комнату, что-то посовала в свою брезентовую сумку, которую считала страшно модной и которой Александр не переставал стыдиться, считая ее похожей на нищенскую суму. Потом Нелька снова пробежала на кухню, нырнула в холодильник, что-то выхватила оттуда, сунула в рот.

— Не хлопай холодильником! — крикнула из комнаты жена. — Это тебе не автомобиль!

Нелька что-то промычала набитым ртом и выскочила на лестницу. Сердитый на себя за то, что не смог отказаться от встречи с Борисом, не смог возразить Нельке, Александр спустился вниз, нарочито медля, начал отпирать дверцу автомобиля. Нелька нетерпеливо топталась с другой стороны, дергала ручку дверцы. Когда освободился запор, она быстро, словно ее там кусали собаки, нырнула на переднее сиденье, треснула дверцей.

— Не хлопай, это тебе не холодильник, — проворчал он.

— Ну родители!

Нелька захохотала так заливисто, что он сразу простил ей и тоже засмеялся тихо, счастливо. Когда смеялась, Нелька напоминала жену. Точнее, ту девчонку, в которую он влюбился двадцать лет назад. Влюбился как раз за такой вот смех. Но, став женой, его Татьяна никогда больше так не смеялась. И вот теперь это возмещала Нелька.

Бориса увидели, еще когда пробирались по забитому машинами Кузнецкому мосту. Едва Александр приткнул свой «Запорожец» к тротуару в тихой соседней улочке Жданова, как Борис уже открывал снаружи дверцу. Он втиснулся в машину, сдвинув Нельку.

— Что у тебя стряслось?

— Это в двух словах не расскажешь, — сказал Борис, покосившись на Нельку. И Александр понял: предстоит мужской разговор.

— Ты хотела выскочить, — напомнил он дочери.

— Еще успею.

— Посидим где-нибудь? — предложил Борис.

— Где посидим?

— Это же центр, тут полно ресторанов.

— Так я же за рулем.

— Э-э, можешь не пить.

— В чем хоть дело-то? Женился, что ли?

— Пока нет.

— Пока! Это уже кое-что, звучит обнадеживающе.

Борис был закоренелым холостяком, жил одиноко в своей крохотной кооперативной квартирке, и сколько ни приводили к нему невест, все уходили ни с чем.

Нелька, изогнувшись змейкой, скользнула на заднее сиденье.

— Тебе не кажется, что пора уже уходить? — напомнил ей Александр.

— Куда? — наивно удивилась она.

— Откуда я знаю?

— Не знаешь, а говоришь.

— Пускай сидит, — засмеялся Борис. — А мы пойдем.

— Что я вам, сторож? Я тоже пойду в ресторан.

— Не рано тебе по ресторанам-то ходить?

— Не рано. А то пригласят меня, а я не знаю, что там и делать.

— Кто пригласит? — спросил Александр.

— Кто-нибудь.

— Твоя мать до двадцати лет ни разу не была в ресторане.

— Моя мама в двадцать два года уже меня родила, — возразила Нелька.

— Да шут с ней, — сказал Борис. — Пускай идет.

— Мерси!

Александр промолчал. Он бы не возражал, да ведь Нелька не утерпит, сегодня же похвастается матери, и придется ему давать ответ дома по всей строгости.

— А, семь бед — один ответ! — махнул он рукой.

Ближним рестораном был «Берлин». Но там на дверях висела табличка: «Обслуживаются интуристы». В приоткрытых дверях стоял швейцар, солидный, как генерал в отставке.

— Энтшульдиген зи, битте! [1] Извините, пожалуйста! (нем.) — сказал Александр.

Дверь приоткрылась.

— Майн фройнд мёхтет хир миттагэссен. Гештатен зи? [2] Мой друг желает здесь пообедать. Разрешите? (нем.)

Он шагнул в дверь, оттеснив швейцара, вынул из кармана шариковую импортную авторучку, купленную накануне.

— Битте, презент [3] Пожалуйста, подарок (нем.) . .

И прошел мимо зеркал к входу в зал. Услышал сзади жалобный писк:

— Па-а?!

Оглянулся. Швейцар держал дверь, загораживая Нельке вход.

— Дас ист майне тохтер [4] Это моя дочь (нем.) . .

— Пардон, — сказал швейцар и пропустил Нельку.

Ресторан был наполовину пуст. Они заняли столик, на котором не было таблички с надписью «Reserviert». Но подошел метрдотель и попросил их пересесть за другой столик.

— Майн фройнд, — снова начал он. Но Борис как-то по-особому подмигнул ему, и он сразу понял: метрдотеля надо послушаться. Потому что потом, кто бы что ни сказал, можно будет ответить: нас сюда посадил сам метрдотель.

— Ну ты даешь, па! — восхищенно прошептала Нелька, когда они успокоились за другим столиком. Собственно, это был даже не столик, а столище: по ту сторону широкой белой скатерти стояло еще четыре тяжелых стула. Нелька тотчас взгромоздила на эту белизну свою суму, но, видно, сама поняла, что ей тут не место, скинула сумку на стул. — Как ты хорошо по-немецки-то!..