Збигнев Сафьян - Потом наступит тишина

— Так я и желаю понести наказание, — сказала она тихо, но как-то без убеждения.

— Те, от кого это зависит, примут во внимание ваше признание. И мотивы. А я… — Он снова покраснел, сделал паузу и затем добавил: — Наказания я потребовал бы в любом случае: касалось бы дело вас или кого-нибудь другого.

— Так, значит, — она посмотрела на него, — вы донесли бы на меня, если бы услышали об этой истории от кого-нибудь другого?

— Да, — подтвердил он. — Это можно назвать и так.

Наконец-то он добился своего превосходства над ней. Надел очки и увидел лицо Евы очень близко. У нее были темные круги под глазами, уголки губ слегка дрожали.

— Не ожидала этого от вас, — грустно промолвила она. — А я думала, что вы простой и добрый парень из Люблина.

«Добрый парень». Лекш знал, что так его называют в роте. Он нескладен, все время боится разбить свои очки, никогда ни на кого не кричит, не умеет пить. В офицерском училище командир роты поговаривал: «Ну ты и недотепа. Не расстраивайся, не расстраивайся. Ты все равно отличный парень».

— Вы ошиблись, — сказал он.

— Спасибо за урок, товарищ хорунжий. Я его запомню. Разрешите идти?

Он не сразу вернулся в роту, пошел еще поискать капитана Гольдвельда. С Ружницким говорить не хотел, это хитрый мужичок, который по каждому поводу бежит к Свентовцу. А заместитель командира полка любил самостоятельно принимать решения.

Полк остановился на восточной опушке леса; капитан сидел на крылечке красивого домика — впрочем, здесь все дома были красивыми, крытыми добротной красной черепицей, — и ел бутерброд с жареным мясом. Фуражку положил на стол, расстегнул мундир, а увидев Лекша, совсем не по-военному кивнул, так что хорунжий с трудом выдавил из себя положенный по уставу доклад.

— Ну, Лекш, садись. Что у тебя? Где тебя ранили? У Бёслица? Крыцкий говорит, что вы там сели в лужу, что немцев там кот наплакал, — наверняка по командирской привычке немного преувеличивает. Я хотел было к вам приехать, но не успел, потому что застрял у Тышки. Угодили в танковую ловушку… Требуются листовки под заголовком «Танк не страшен». Наши парни пока совсем не умеют вести бой с танками. Но будь спокоен, привыкнут. Ну, докладывай. — Он застегнул мундир и отложил недоеденный бутерброд. — Как настроение?

— Хорошее, — заявил Лекш.

— О-о-о, какое прекрасное слово! У вас всегда для заместителя командира полка находится нечто такое, что слюнки текут.

— В самом деле хорошее. Бойцы поговаривают только, что немцы и спереди, и в тылу…

— Говорят и будут говорить. Сейчас у тебя начнется работа — пальчики оближешь. У солдата должно быть хорошее настроение, понимаешь, Лекш? У нас есть такие, что уморили бы бойца насмерть политикой, а он и так знает, кого бьет… У тебя есть материал для боевого листка?

Лекш доложил о Маченге.

— Маченга? — Гольдвельд наморщил лоб. — А, припоминаю, фольварк в Гняздове. Видишь, Лекш, никогда не знаешь, что выйдет из человека. Я считаю: самый лучший солдат тот, который не выглядит слишком бравым. — Он надел фуражку. — Ну, что еще у тебя?

Хорунжий глядел на сельскую улицу: мимо проехал грузовик, потом две полковые пушки, телефонисты тянули кабель, высокий боец согнулся под тяжестью катушки — когда Лекш пригляделся к нему, то увидел испещренное морщинами лицо пожилого человека.

— Есть еще один вопрос, но он уже не касается нашего батальона. Товарищ капитан помнит, наверное, дело Кольского в Боровице? Бегство дезертира…

— Да-да, припоминаю! — буркнул Гольдвельд. — Наломали дров…

— Я хочу доложить, — продолжал дальше хорунжий, — что девушка, которая участвовала тогда в сокрытии дезертира, служит в нашем полку. Это капрал Ева Крачиньская из санитарной роты.

— Да что вы говорите? — удивился Гольдвельд. — Это, кажется, невеста Кольского?

— Так точно.

— Ну, эта девушка герой — прилетела к нам, в наше войско, за своим парнем. Я всегда думаю: что же любовь делает с людьми!

— Товарищ капитан! Она тогда в самом деле укрывала дезертира и должна понести за это наказание. Это тяжкое преступление. И в совершении его нет ни малейших сомнений, ведь она сама в этом призналась.

— То есть рассказала вам, как было. Призналась…

— Так точно.

Гольдвельд поднялся, вытащил из кармана кисет и начал набивать трубку. Его увлекло это занятие: табак набивал плотно, старательно, затем поднес трубку к носу и понюхал.

— Совсем не пахнет, — сказал он. — Вот раньше был аромат… а теперь? Откуда этот табак? Знаете, что я вам скажу: немецкий табак — настоящее дерьмо, даже если добавить в него немного меду. У русских табак хороший, я курил его в Москве, как он, черт побери, назывался, память стала совсем ни к черту!..

— Так что касается моего доклада, товарищ капитан…

— Что вы так беспокоитесь, Лекш? Вы ведь доложили начальству. Знаете русскую поговорку: начальству виднее…

— Так точно. — Хорунжий покраснел и снял очки. — Есть такие, которые думают, что на войне… все аннулируется. Что на войне порядок не обязателен. Что он для тыла — один, для передовой — другой.

— Если внимательно присмотреться, хорунжий, то все выглядит несколько иначе. Вы ведь студент, правда? Вы теоретик… Не дай бог нам теоретиков… Вы что думаете, Лекш, — он повысил голос, — что я буду этим заниматься? Ах, Лекш, Лекш, что у вас за страсть к интимным делам!..

— Я не об интимных делах, а о наказании за преступление.

— Мы сурово караем преступления: дезертирство, трусость, невыполнение приказа… А люди у нас разные и с разным прошлым… И не в этом дело. Вы ничего не понимаете, Лекш, можете идти. Да, вот что… если где-нибудь увидите хороший трубочный табак, вспомните обо мне. До свидания, товарищ хорунжий.

Начальник разведки дивизии был высокий, лысый, с продолговатым лицом, с торчащими передними зубами. Он улыбался — или так только казалось Олевичу? — всякий раз, когда задавал вопросы.

— Садитесь, рядовой. Вас накормили разведчики?

— Так точно, товарищ капитан.

— Хорошо. Вид у вас неважнецкий, — улыбнулся он, — что, впрочем, неудивительно. Так как вас величать?

Олевич был готов к этому вопросу, но какое-то время все же колебался. Смотрел в окно на просторный двор, за которым виднелась проселочная дорога, на стоявшие под деревьями грузовики, на толстого старшего сержанта в фуражке набекрень рядом с ними.

— Рядовой Клосовский, товарищ капитан.

— А я было уже подумал, что с перепугу позабыли. Ну так рассказывайте все по порядку.

— Когда мы приехали в Бёслиц, — начал Олевич, — капитан остановил колонну, потому что у головного грузовика отказал мотор…

— Это мне уже известно. Послушайте-ка, Клосовский, напрягите свою память и постарайтесь вспомнить все о напавших на вас. Ваши дружки так перепугались, что ничего связного сообщить не могут. Какими силами они вас атаковали? Хоть приблизительно.