Александр Пыльцын - Штрафбат. Наказание, искупление

Я узнал, где размещались офицеры, состоящие в штате моей роты. Оказалось, что, кроме Феди Усманова и Жоры Ражева, ко мне зачислили недавно прибывшего в батальон уж очень невысокого роста, худенького, но весьма симпатичного младшего лейтенанта Кузнецова Евгения, которого уже прозвали «Кузнечиком» из-за его хрупкого телосложения, получившего у нас более подходящее определение — «теловычитание». Казался он слабеньким, с каким-то совсем не командным голосишком, и был способен по-девичьи краснеть в самых неподходящих ситуациях. Мне захотелось узнать его получше, и я предложил ему перебраться ко мне. Офицер штаба, представляя его мне, сказал, что он еще не имеет боевого опыта. Видимо, оказался он в штрафбате, как и я, в виде исключения из «Положения о штрафбатах». На решение взять его к себе меня подтолкнуло еще то, что наш «Дон Жоруан» — Жора Ражев — успел предложить мне свою компанию. Понимая, что он уже оценил прелести хозяйки моего дома и что этот его переход ко мне может закончиться какой-нибудь скандальной выходкой Жоры, я не поддался его уговорам, сославшись на то, что хочу поближе узнать назначенного в мою роту не обстрелянного «Кузнечика».

В Кутно мы пробыли несколько дней, и мне рассказали историю про одну «кобету» (так в Польше называют молодых женщин), которая в годы немецкой оккупации сожительствовала с офицером из какой-то карательной команды СС, родив этому эсэсовцу мальчишку, которому в то время уже было уже года два. Немецкий офицер сбежал, и не подумав захватить с собой ни эту девицу, ни потомка своего. Вот на эту тему я и написал совсем не лирические стихи, озаглавив их «Потомок фрица». В них были и такие слова:

Всепоглощающая ненависть к эсэсовцам, к фашистам, провозгласившим себя «истинными арийцами», и вообще ко всему немецкому одолевала нас. Неправильно это, сегодня понимаю, но ненависть к врагам сидела в нашем сознании тогда крепко. Вспоминались крылатые фразы: «нельзя победить врага, не научившись ненавидеть его всеми силами души» или «если враг не сдается, его уничтожают». Вот и учились ненавидеть, стремились уничтожать. И плакаты, и газеты, и кино, да и хлесткие публикации Ильи Эренбурга и других известных писателей призывали: «Убей немца!». А Константин Симонов, обращаясь в своих стихах прямо к сердцу каждого солдата, писал:

Понимали, конечно, что убивать надо тех, кто с огнем и мечом пришел на землю нашей Родины, но, вопреки логике, ненависть наша распространялась на всех немцев, на все немецкое, вражеское. Даже ремни немецкие кожаные с бляхой, на которой стояло «Gott mit uns» («Бог с нами»), не нужны были нашим бойцам, у которых почти поголовно были обыкновенные наши толстые, брезентовые ремни. Они были особенно неудобными, если намокнут и от этого разбухнут. Несмотря на этот недостаток, наши грубые «брезенты» не менялись у навязчивых поляков на кожаные, немецкие.

В середине февраля комбат поставил мне совсем не боевую задачу: добраться с тремя автомашинами до наших тыловых подразделений, оставшихся в тех польских деревушках, в которых все мы находились перед наступлением на Варшаву, и сориентировать оставшихся там старшин тыловых служб, куда им следует продвигаться, чтобы соединиться со штабом и основными службами тыла батальона. Так я тогда и не понял, почему это задание Батурин поручил мне, фактически уже полностью освободив от той странной должности при Бельдюгове. Может, все-таки этим он давал возможность попутно навестить жену, госпиталь которой располагался не очень далеко от прежней нашей дислокации.

Добрался туда я без приключений к исходу того же дня. Оставшемуся за начальника этого тылового подразделения старшине Ферманюку я передал эти автомобили с предприимчивыми водителями и бочкой бензина, прихваченной с собой. Сориентировал его в особенностях дорожной обстановки, передал ему карту с нанесенным на нее маршрутом движения до Кутно. А сам без предварительного согласия комбата и под свою личную ответственность решил «дать крюк» и заехать к жене в госпиталь, поскольку он все еще оставался на прежнем месте, хотя линия фронта уже далеко продвинулась на запад.

Но получилось совсем не так, как предполагал. Рита вдруг запросилась со мной. Видимо, этот вариант она уже обсуждала с матерью, фельдшером того же госпиталя, так как та, к моему удивлению, ее просьбу поддержала. Еще не зная, как на это отреагирует мой комбат Батурин, я согласился на эту «двойную игру», надеясь, однако, что будет еще нелегко уговорить начальника госпиталя на этот шаг. Однако совершенно неожиданно для меня начальник госпиталя (капитан медицинской службы Нисонов), приняв нас без проволочек, сердечно поздравил с недавней фронтовой свадьбой и, почти не раздумывая, дал свое «добро» и приказал кому-то срочно оформить соответствующие документы. Такое бесконфликтное разрешение, казалось, очень непростого вопроса, как мне потом рассказала Рита, объяснялось просто: она поставила в известность и мать, и начальника госпиталя о том, что решила уехать к мужу на фронт, где бы он ни находился и чего бы это ей ни стоило.

И вот в наших руках предписание «убыть к новому месту службы в в/ч 07380». И буквально в этот же день, без каких-либо прощальных церемоний, собрав свои нехитрые вещички в рюкзачок, Рита была готова к «свадебному путешествию в штрафбат». Пошептавшись о чем-то с матерью и накоротке расцеловавшись со своими девушками-подружками, под одобрительные напутствия высыпавших из помещения госпиталя врачей, сестер и некоторой части раненых, мы тронулись в путь на поиски попутной машины. Добравшись так до какой-то железнодорожной станции, мы к своему удивлению узнали, что в сторону фронта уже ходят поезда. В товарном вагоне одного из них мы не доехали до Кутно, поскольку железная дорога еще не была восстановлена. Далее мы добирались попутными автомобилями. Штаба батальона на прежнем месте не оказалось, он ушел уже вперед. Но сюда, к счастью, к тому времени добрался Ферманюк со своей небольшой автоколонной, и мы, уже сообща, получив сведения у местного военного коменданта о дальнейших пунктах следования штаба батальона, отправились в путь.

Судя по карте, где-то не очень далеко должна быть уже и граница Германии, логово того самого зверя, который почти четыре года терзал нашу советскую землю, и сейчас пришло время расплаты за злодеяния. И хотя мы много месяцев ждали этого момента, наступил он все-таки как-то внезапно. Переехав невзрачный мостик через не менее невзрачную речушку, мы увидели большой стенд с такой, кажется, надписью: «Воин Красной Армии! Перед тобой логово фашистского зверя — Германия!», и сразу же за мостом, на повороте дороги бросился в глаза стандартный столб с уцелевшим еще немецким указателем: «Berlin… km», и уже нашей, грубо вырубленной дощечкой с русской надписью «На Берлин!!!», прибитой к груди окоченевшего волосатого козла, привязанного к этому же столбу. Еще через несколько метров щит поменьше с надписью «Вот она, проклятая Германия!».